Операторов телевидения тогда выстроили на обычной для таких случаев платформе за бархатным канатом: всех — российских, китайских, каких угодно.

Степа в ожидании выхода Бориса Николаевича прошелся по залу и немножко поснимал с плеча, а когда вернулся, обнаружил, что китайские коллеги почти оттеснили его треногу с возвышения, причем оттеснили во второй ряд из только что законно занятого им первого. Что, кстати, для китайцев очень характерно.

Китайского Степа не знает, но он в том и не нуждался. Он просто пустил в ход плечи, бока, локти, заново отвоевывая свое законное место. Но китайцы — тоже, раз операторы, не слабые — стояли кучно и мощно.

— А внизу под платформой, — рассказывал Степа мне и прочим заинтересованным лицам, — крутится какой-то маленький китайский гаденыш в черном костюме, старый, но что, сука, характерно — с черными волосами, вот прямо у меня под ногами. Смотрит на меня, видит, что животное мучается — и говорит на специфическом таком русском языке: «Что-о? Пло-охо?» — Пшел, — говорю ему, — на хрен, без тебя тут… — Нисего-о, — без всяких обид утешает меня гаденыш, — нисего-о, сичас будет хорошо-о». — И тут, — завершил рассказ Степа, в дверях появился наконец Борис Николаевич, крашеный старый гаденыш подошел к нему, обнял, и они вдвоем подошли к микрофонной штанге в центре зала перед операторской платформой,

За свои подвиги Степа был удостоен почетного титула Ганчук-Пекинский.

Вот этот Степа как раз и находился в Рангуне в момент, когда там была и Кира. Как до ее полета в Могок, так и после.

Да-да, с Кирой он, конечно, познакомился, потому что снимал он для какого-то экзотического фильма ту, с которой в Бирму и приехал, — Тину Гаспарян. Достававшую ему примерно до солнечного сплетения. Тина читала текст в кадре, Степа снимал ее, потом пагоды, улицы, озера, а Киру познакомившаяся с ней в отеле Тина подговорила организовать поход к ювелирам, поснимать камушки. И та была никак не против.

Снимать камушки Степа со своей камерой пошел на другой день после приезда Киры из Могока. И что, сука, характерно, Тина хотя и рвалась к ювелирам (кто бы сомневался), но сопровождать своего оператора почему-то не смогла.

А дальше была такая сцена: Степа установил треногу перед прилавком, под стеклом которого переливались и зыбко дрожали разноцветные точки. Поскольку установка треноги требует какого-то времени, девушки-продавщицы не то чтобы куда-то отлучились (в ювелирных такого не бывает), но тихо бормотали о чем-то в уголке, посматривая иногда на прилавок, и только на него. Кира — да, в одном из своих шелковых костюмов, в очках, прохладно-невозмутимая как обычно — была по другую от них сторону прилавка.

И она взяла Степу за руку, как бы желая что-то показать.

И уверенно повела эту руку туда, где у нее оказался высокий, до середины бедра, разрез на юбке.

Он ощутил прохладу этого бедра, потом его рука после мгновенного сопротивления была перемещена чуть назад, к тяжелым ягодицам; эта рука обнаружила, что под юбкой нет ничего, даже полоски ткани на стрингах.

Кира при этом, чтобы для продавщиц сцена выглядела нормально, свободными пальцами что-то показывала на прилавке и даже, кажется, произносила какие-то слова. Но здоровенная рука Степана продолжала путешествие — уже сама, пытаясь пробраться между сжатых, но как бы нехотя начинающих раздвигаться полушарий.

Продавщицы кивнули друг другу и решили уделить гостям чуть больше внимания.

— Вот так, — спокойным голосом сказала ему Кира. — Ну, надо что-то все же поснимать. Недолго.

— На второй день он испугался, — сказал мне Виктор. — Вот так мы тут — да, да, за этим самым столиком — с ним сидели, он слопал целую порцию жареного риса и еще много чего, и одновременно пытался мне что-то объяснить. Причем видно было, что мужик не понимает, что происходит, но чувствует, что дело — дрянь.

Кира иногда с ним там, в его гостиничной комнате, как бы даже говорила. Но говорила об одном, а делала… Это было похоже на человека, с которым происходит что-то ему неподконтрольное, и человек пытается показать, что хотя бы речью своей он еще владеет.

Кира с сосредоточенным лицом и раздвинутыми коленями опускалась на уже замученного к тому моменту Степана, потом вздыхала, поднимала бедра, переворачивалась к нему белой в темноте спиной, снова опускалась и начинала двигаться — при этом произносила, пока еще могла, какие-то малоосмысленные обрывки фраз хорошо модулированным голосом.

Кстати, звонок в два часа ночи насчет того, где можно купить в это время в Рангуне презервативы — он тогда и был. Виктору. От Степана. Что уже показывало, что ситуация ненормальная, ведь Степан понимал, что в посольство или просто знакомым дипломатам звонят обычно не за этим.

Презервативы в Рангуне лучше всего брать внизу, в своем же отеле, они там есть всегда и обязательно. Но никак не в два часа. Кира, впрочем, нашла много замечательных способов обойтись и без таковых.

А потом Степан… ну, скажем так, застрелился. Делал он это так: вылил в стакан все, что в его комнате, в минибаре, было спиртного, добавил пива, выпил единым махом и скрещенными руками показал: все. Меня больше нет. Отключаюсь.

И Кира ушла.

— И вот после звонка насчет презервативов мне на другой день, ближе к вечеру, звонят вполне официально местные власти и говорят: «Ваша гражданка — в нашей тюрьме, помогите разобраться», — сообщил Виктор.