Огромный обезьянец ростом в полторы сажени. Нагой — лишь узкая повязка на чреслах. Невероятно мускулистый. При каждом движении мускулы перекатывались под покрытой жесткой шерстью кожей. На его лице, обрамленном роскошными бакенбардами, блуждала полуусмешка, морщинившая широкий нос. Солнце просвечивало сквозь огромные хрящеватые уши, отстоящие от головы под прямым углом. На голове волосы образовывали смешной хохолок, но Афанасий не дал бы и ломаной полушки за жизнь того, кто решил бы посмеяться над ним. Хвоста у обезьянца не было.

Приветственно подняв огромные руки, он вышел на середину арены и замер, купаясь в лучах славы и обожания своих подданных. Затем резко опустил руки, и амфитеатр смолк. Затихли даже бузотеры в задних рядах.

Хануман легко прошелся по арене, поигрывая мускулами. Снова поднял руки, развернул ладони к себе и стал то ли манить к себе кого, то ли подбадривать: давайте, мол, давайте. В такт его движениям обезьянцы стали хлопать в ладоши, задавая простенький ритм. Вступили несколько дудок, не выводя мелодии, а просто обеспечивая дополнительный шум. Обезьяний бог, покачивая головой в такт хлопкам, снова прошелся по арене. Вышел на середину. Подпрыгнул. Перевернулся в воздухе. Волчком крутнулся по песку и замер на одной руке, задрав к небу короткие столбоподобные ноги. Каждое его коленце публика встречала оглушительным ревом.

Наконец, натешившив вдоволь удаль молодецкую, он подал кому-то знак. На арене появился молодой хорасанец. Волосы и борода у него были всклокочены, лицо в крови, рубаха порвана так, что целой материи оставалось меньше, чем прорех, через которые были видны синяки и ссадины.

Он нервно растирал посиневшие от недавно снятых пут запястья, исподлобья поглядывая на огромного обезьянца, рядом с которым он казался подростком, хотя был далеко не самого мелкого разбора.

Один из стражников опасливо приблизился, сунул молодому человеку в руку короткое копье с широким наконечником и, оглядываясь через плечо, скрылся из вида. Хорасанец взял копье, взвесил его в руке, выставил перед собой наконечник и сделал пару коротких выпадов. Было видно, что сноровки в обращении с этим оружием ему не занимать. Хануман же, казалось, не обращал на него никакого внимания. Замерев на одной ноге, он с увлечением рассматривал подошву другой, выгнув ее под немыслимым для человека углом.

Молодой человек недоуменно огляделся, толпа же ревела, то ли предупреждая своего царя, бога и воинского начальника, что совсем рядом человек с оружием, то ли понукая пленника, чтобы он нападал.

Хорасанец и впрямь собрался напасть, он начал, заходя со спины, приближаться к поглощенному своей ногой обезьянцу. Подошел, покачал в руке копье, как бы раздумывая, метнуть его или всадить зверю в спину с ближней дистанции. Выбрал второе и бросился вперед. Когда наконечник был уже в полуаршине от волосатой спины, обезьяний бог…

Не обернулся, нет. Казалось, он провернулся внутри собственной шкуры, уклонился. Ребром ладони ударил по древку копья. Раздался хруст, слышный даже за ревом толпы.

Копье сломалось. Хорасанец закричал, правая рука его повисла плетью. Но он оказался не робкого десятка. Перехватив обломок копья левой, он метнул в обезьянца его топорщащийся щепками конец. С такого расстояния промахнуться было невозможно, и все-таки обезьяний бог опять увернулся. Пропустив копье мимо уха, он шагнул вперед и с размаху впечатал пудовый кулак в ребра молодого человека. Раздался хруст, словно об колено переломили сухую ветку. Хорасанец отлетел сажени на полторы и забился на земле, пытаясь встать. Перевернулся на живот.

Хануман прыгнул с места и приземлился ему на спину, схватил за лоб и нижнюю челюсть. Потянул. Раздался хруст ломаемого костяка. Хорасанец был уже мертв, но это не остановило огромного обезьянца. Рыча, он продолжал тянуть и дергать. Голова оторвалась. Обезьяний бог поднял ее над головой и отшвырнул в сторону, за границу видимости остолбеневшего Афанасия, затем победно воздел могучие руки, стукнул себя кулаками в похожую на наковальню грудь и заревел. Толпа ответила ему восторженным воплем, от которого у купца заложило уши.

На арену выскочили два стражника, подхватили тело под мышки и, оставляя на песке две глубоких борозды от пяток и кровавый след из разорванных артерий, потащили с глаз долой.

«Вот, значит, что тут у них? Колизей устроили, паскудники, — перекрестился Афанасий. — Бои гладиаторские». Неужто и ему уготована такая же судьба? Выйти на арену и отдать живот свой на потеху волосатым уродцам заради подтверждения могущества их бога?

А как не отдать? Он повнимательнее пригляделся к Хануману. Огромен, силен, дик, неудержим. Слыхал он, что обычная лесная обезьяна, что человека меньше вполовину, его же сильнее впятеро, да не верил. Теперь вот сам увидел. Да еще и на своей шкуре изведать может.

На душе у Афанасия стало еще горше. Лучше бы Мигель зарезал его там, в подвале. Или утопил. Кстати, вот почему и не зарезал. Распоряжение пришло доставить купца утром на арену.

Внезапно он заметил, что к его клетке приближаются двое человекоподобных обезьянцев под командованием юноши с серым, потухшим взглядом. Видать, из обращенных.

Афанасий вжался спиной в деревянные прутья, сжал кулаки. Но стражники прошли мимо. Они взялись за оглобли арбы, в которой сидели пузатые близнецы, и со скрипом ее укатили. Следом пришли еще два стражника и увезли клетку с огромным гадом. Теперь ничто не мешало Афанасию глядеть на арену.