– Ну да… ты завязывай соплю давить. Лучше сделай чайку. Посидим. Поговорим как люди.

Эдгар Иванович был слишком велик для кухоньки. Он заполонил почти все пространство, оставив Анне свободный угол между холодильником и подоконником. Переславин ждал. Он не делал попыток помогать, не комментировал суетливые, нервные движения Анны, которая никак не могла сосредоточиться на деле приготовления чая. Не подгонял и не жалел.

Он сидел, крошил сигарету на хрустальную хозяйскую пепельницу и смотрел в окно.

– Когда от меня жена ушла, я думал, что сдохну. Молодой еще был. Глупый. Сердечные раны и все такое… самолюбие болит, вот что. И пройдет.

Вряд ли. У него, может, и самолюбие, а у Анны сердце вырезали.

– И потом вот, когда сказали, что… тоже умер. Стою. Улыбаюсь, как придурок полный. А меня и нет. Но сейчас отхожу. И ты отойдешь.

Куда она денется?

Тарелки. Чашки. Заварочный чайник под широкими юбками фарфоровой куклы. Ее подарили на свадьбу, и Анну веселило это круглое лицо с розовым румянцем.

– Вам тяжелее, – вежливо признала Анна, поворачивая куклу лицом к стене. – А у меня и в самом деле ничего особенного. От многих… уходят.

– В точку. Кстати, про увольнение – я серьезно. Работничек аховый, еще и тебя обижает. Почему я с тобой раньше не познакомился?

Он подпер щеку и воззрился с искренним детским почти любопытством.

– Я на корпоративе тебя заприметил, но как-то… застеснялся.

Сложно представить, что Эдгар Иванович умеет стесняться. Но Анна тоже помнила тот корпоратив, как не помнить, если он стал точкой невозвращения. После него Гена в командировки зачастил, а после принес вонь чужих духов и вещи, словно бы невзначай забытые.

– Лилька, – с уверенностью сказал Переславин. – Рыжая такая. Стервучая – страсть. И зубастая. Она и на меня целилась, да я на работе романов не кручу.

– Почему?

Зачем ей знать? Переславинские дела Анны не касаются.

– Работе мешают. Появляются у людишек мыслишки не о том, мечтания какие-то… Ладно, ты не думай, я тебя в обиду не дам.

– С чего вдруг?

– А нравишься ты мне, – сказал он совершенно серьезно. – И про место подумай. Мне давно толковый помощник нужен.

– Тогда это не ко мне. Я – бестолковая.

– Тынин сказал иначе. Я ему верю. Псих, конечно, но иные психи разумней нормальных людишек будут. Тынин сказал, что Нюрка должна знать убийцу. И что это хорошо, потому как есть шанс найти. Я этот шанс использую. Ты не отвечай, просто мне самому проговорить надо. Привычка такая. Знаю, что дурь, но избавиться никак. А ты вроде в курсе и трепаться не станешь. Слушай, погрей еды какой, а? Я заплачу.

У Анны не ресторан, чтобы деньги брать.

– Макароны будете? Вчерашние?

Откажется. Он к рябчикам привык, ананасам и шампанскому, но Переславин мотнул головой и велел:

– Валяй. Все буду. Нюрка татушку сделала. Тишком, представляешь? И правильно, что тишком. Я бы выпорол. Что она, зэчка какая, чтоб в наколках рассекать? Еще и не где-нибудь, а на заднице. Все вы бабы – дуры. Если войдет дурь в башку, то все, не выбьешь.

Его ворчание успокаивало. Анна поставила сковородку, плеснула масла – в бутылке оставалось еще на треть, до зарплаты хватит. А одалживаться Анна не станет.

Перетерпит как-нибудь.

– Тынин сказал, что татушка эта и привлекла внимание. Он еще выразился так… – Переславин щелкнул пальцами, пробуждая воспоминания. – А! Побудительный мотив. Ну и выходит, что этот урод должен был близко к Нюрке подойти, иначе откуда бы он про татушку на заднице узнал?

– В бассейне увидел.

Анна выскребла из кастрюльки скользкие макароны. Масло зашипело, плюнуло горячими брызгами, обжигая руки.

– Она в бассейн не ходила. Не любила воду. Мы прошлым летом на Лазурный Берег катались, так Нюрка только по бережку и гуляла. Разве что пальчики в море помочит, и все. Дескать, соленая вода вредна для кожи. Ну не глупость, а?

Нет, наверное. Анна вот на море не была. Они хотели поехать после свадьбы, но у Гены работа, а потом как-то посчитали и поняли – дорого. И решили отложить поездку до времен, когда на ноги станут, ведь тогда у них будут и деньги, и возможности, и время.

Времени у Анны хватало.

– Еще браслетик этот… чужой он. Тут Тынин в точку попал. Ты не подумай, Нюрка – девочка хорошая, просто я ее избаловал. Давно еще, когда пахал и пахал. Занятой вечно, а как деньги появились, так занятости и больше стало. Зато уже проще: я денег даю, а Нюрка не капризничает.