Шрифт:
Мэдж вернулась в комнату с пивом и стаканом вина для себя. Она надела туфли на шпильках и села, высоко скрестив ноги. Она по-прежнему была неподражаема. В том, что касалось тела.
— Ты забрал машину?
— Ага.
— Правда, этот япошка — славный малый?
— Куда он денется!
— В каком смысле? Разве он не починил машину?
— Починил. Он же славный малый. Он здесь бывал?
— Гарри, перестань болтать чепуху! Я с япошками не ебусь!
Она встала. Животик у нее был по-прежнему плоский. Бедра, ляжки, жопа — все в полном ажуре. Ну и шлюха! Я отхлебнул полбутылки пива, подошел к ней.
— Ты же знаешь, что я по тебе с ума схожу, Мэдж, малышка моя, я за тебя и убить могу, ты же знаешь.
Я подошел к ней вплотную. Она слабо мне улыбнулась. Я отшвырнул свою пивную бутылку, потом взял у нее из руки стакан вина и осушил его. Впервые за долгое время я чувствовал себя нормальным человеком. Мы стояли очень близко друг к другу. Она поджала свои жгучие алые губки. Потом я толкнул ее, сильно, двумя руками. Она упала на кушетку, навзничь.
— Шлюха! Ты и вправду задолжала Голдбарту тринадцать семьдесят пять?
— Не знаю.
Подол у нее задрался, полностью открыв ноги.
— Шлюха!
— Не называй меня шлюхой!
— Тринадцать семьдесят пять!
— Понятия не имею, о чем ты!
Я взгромоздился на нее, запрокинул ей голову и принялся ее целовать, щупая груди, ноги, бедра. Она плакала.
— Не… называй меня… шлюхой… не надо… Ты же знаешь, я люблю тебя, Гарри!
Потом я вскочил и встал посреди ковра.
— Эх, детка, как я тебе сейчас засажу!
Мэдж только рассмеялась.
Тогда я подошел к ней, взял ее на руки, отнес в спальню и бросил на кровать.
— Гарри, ты же только что из больницы!
— А это значит, что во мне двухнедельный запас спермы!
— Что за похабщина!
— Не приебывайся!
Я прыгнул на кровать, уже успев сорвать с себя шмотки.
Я задрал ей подол, целуя ее и лаская. Она была бабой мягонькой, в теле.
Я спустил ее трусики. Потом, как и встарь, я был в ней.
Я хорошенько качнул ее раз восемь или десять, медленно, не торопясь. Потом она сказала:
— Ты ведь не думаешь, что я ебусь с грязным япошкой, правда?
— Я думаю, ты ебешься со всем, что грязно.
Она отодвинула свою лохань, и я выскользнул из нее.
— Что за черт! — вскричал я.
— Я люблю тебя, Гарри, ты же знаешь, что я тебя люблю. Мне обидно, когда ты так говоришь!
— Ладно, детка, я знаю, что ты не станешь ебаться с грязным япошкой. Я пошутил.
Ноги Мэдж раздвинулись, и я вновь оказался в ней.
— Ах, папочка, как долго я тебя ждала!
— Правда?
— Что ты хочешь сказать? Опять затеваешь какую-то ерунду?
— Нет, детка, нет! Я люблю тебя, детка!
Я поднял голову и поцеловал Мэдж, двигаясь.
— Гарри, — сказала она.
— Мэдж, — сказал я.
Она была права. Она долго ждала.
В винном магазине я задолжал тринадцать семьдесят пять плюс за две шестерные упаковки, сигары и сигареты, я задолжал двести двадцать пять долларов больнице округа Лос-Анджелес, задолжал семьдесят долларов грязному япошке, и еще были мелкие счета за коммунальные услуги, а мы стиснули друг друга в объятиях, и стены сомкнулись.
Мы слились воедино.
Пизда, Пиза и счастливое семейство
Джек Хендли поехал на эскалаторе к балкону, только не на сам балкон, а просто съездил доверху на этой хренотени.
53-й. расписание заездов, вечер, расписание взял у седого сизаря — 40 центов, развернул на передней странице — иноходь на милю и одну восьмую, претендент за 25 сотен долларов — лошадь обойдется дешевле новой машины.
Джек соступил с эскалатора и траванул в урну поблизости, чертов виски по ночам его прикончит, надо было колес у Эдди взять, пока Эдди не свалил из города, но все равно хорошая неделя вышла, на 600 долларов неделя, а это совсем не то что 17 дубов в неделю, за которые он как-то в Новом Орлеане пахал, в 1940-м.
вторую половину дня ему испортил дятел, барабанил в дверь, и Джек поднялся с кровати и открыл парню — ошметку — и ошметок этот просидел у него на кушетке 2 часа — о ЖИЗНИ базарил, штука лишь в том, что о ЖИЗНИ он ни шиша не знал, гондон, ему лишь бы поговорить, а жить — это уж увольте.
но ошметок умудрился выдуть у Джека все пиво, скурить у Джека всю покурку, и Джек из-за него не успел взять Программу, домашнюю работу перед бегами сделать не успел.
пусть только еще кто меня побеспокоит, как бог свят, пусть только попробует — и я ему выпишу, не то сожрут же с потрохами, один за одним, один за другим, пока ни черта от тебя не останется, думал он. я человек не жестокий, жестокие тут они, вот в чем фортель.