В надежде, что этот разговор изменит все к лучшему, Виктория резко толкнула дверь и по темному коридору прошла в кабинет. Открыв дверь без стука, она замерла на пороге, невольно прижав пальцы к губам. Ее сердце сжалось от боли и сострадания.

Норман сидел, закрыв лицо руками. Его плечи вздрагивали. По щекам текли слезы.

— О, Норман, — выдохнула Виктория, стряхивая с себя оцепенение.

Она бросилась к нему, обняла за дрожащие плечи. Норман попытался высвободиться, но она лишь крепче прижала его к себе.

— Все хорошо, — солгала Виктория, и из ее глаз полились слезы. — Все хорошо, Норман.

— Нет, Виктория, — пробормотал он. — Все ужасно. Я чувствую себя так, словно схожу с ума.

— О, нет. Ты… ты просто запутался. Несколько секунд он молчал. Его плечи перестали вздрагивать. Он уже не старался вырваться из ее объятий и лишь со злостью ударил себя по лицу.

— Я многого не помню, Виктория, — медленно проговорил он.

— Я знаю, — нежно ответила она.

— Очень многого. Я не могу вспомнить ни одной написанной книги. Я не могу вспомнить, как ты выглядела, когда мы с тобой поженились. И даже самой свадьбы не могу вспомнить. Сегодня, прошлой ночью… Господи, мне кажется, что все это было в первый раз. Как будто раньше я только мечтал о тебе, и внезапно мои грезы сбылись.

— Норман. — Виктория произнесла его имя как обещание и глубоко вздохнула. Надо сказать ему правду, ведь ему кажется, что он сходит с ума. Она не может позволить, чтобы он продолжал в это верить. Это еще больше все запутает.

Однако Норман заговорил раньше, чем она успела вымолвить хоть слово.

— Ты спрашивала меня, кто такие Джеймс, Майкл и Мэри. Но я не знаю, Виктория. Не знаю. Я вижу их лица, слышу их голоса, но не представляю, кем они были для меня. И в то же время я уверен: эти люди не плод моего воображения.

Он вздохнул и, пытаясь сдержать слезы, уставился в потолок. Глаза его часто заморгали.

— Я записал кое-какие воспоминания о них. Виктория, эти записи привели меня в ужас. Мне известно многое: какие-то детали, повседневные мелочи — больше, чем о нас с тобой, о тебе, о Пите, об этом доме. Я ничего не знаю об этом проклятом месте.

Виктория смахнула слезу и, прежде чем он ее перебил, сказала:

— У тебя потеря памяти.

А Норман продолжал так, словно она ничего не говорила.

— Я писал и писал. Казалось, каждое слово приближало меня к ним, однако я не могу увидеть себя в тех эпизодах, которые всплывают в памяти. Но это был я. Мое лицо, мои руки, но… не мой разум.

Он высвободился из ее объятий и направился к двери.

— Случалось ли тебе просыпаться и не знать, где ты находишься? Когда комната, кровать — все, что тебя окружает, кажется менее реальным, чем сон?

— Да, — прошептала Виктория.

— Именно это сейчас со мной и происходит. Я как маленький ребенок, который ущипнул себя, чтобы узнать, проснулся он или нет.

Норман повернулся — измученный человек, чью душу терзают злые духи, напоминающие о жизни, которую он хотел забыть.

— Помоги мне, Виктория. — В его голосе звучала боль. — Помоги.

В глазах Нормана, устремленных на Викторию, застыли скорбь и безграничное доверие. Однако где он, тот чудодейственный бальзам, способный залечить его раны и избавить от страданий? Виктории оставалось лишь обнять этого человека с нежностью и любовью и крепко прижать к себе, дав почувствовать, что он не одинок.

— Я здесь, Норман, я с тобой. Я люблю тебя. Это было все, что она могла ему сказать.

Он прильнул к ней так, словно она была последним деревцем на не защищенной от ветра равнине.

— И я тебя, Виктория. Боже правый, как я люблю тебя!

В эту ночь на побережье обрушился холод. Ледяной ветер хлестал по деревьям, срывая листву. Ветви стучали в окна, будто ища защиты. Кричали пеликаны. Их привычное убежище, тростник, метался на ветру, заставляя птиц искать более спокойное место для ночлега. С ужасным скрипом терлись о причал лодки и катера, влекомые буйной силой прибывающей воды.

В доме под шерстяным одеялом, уютно уткнувшись в теплое, гибкое тело Нормана, Виктория прислушивалась к звукам приближающегося шторма. Ей казалось, что это лишь эхо бури, разыгравшейся в ее сердце.

Виктория помогла Норману поскорее заснуть, и ее измученная душа, наконец, обрела покой. Кто знает, может, завтрашний день все изменит и даст передышку в потоке безумия.

Сама она не могла уснуть. Ее будущее зависело теперь от этого страждущего. Виктория не была ни героической медсестрой Флоренс Найтингейл, ни Матерью Терезой. Она не хотела приносить утешение ради утешения. Она любила этого человека и понимала, насколько глубоко он проник в ее жизнь. Он, словно дьявольское, прекраснейшее из вин, заставлял ее чувства кипеть, а сердце биться сильнее. Но от этого она не становилась счастливей, да и не могла стать.