Я нагрешил очень немного: боюсь, недостаточно, чтобы заслужить прощение Божие.

— То есть ты пришел ко мне не потому, что я тебя соблазнила, а из благочестия? Мало бы я зарабатывала, если бы все были подобны тебе!

— Конечно, я соблазнился. Как бы иначе я смог возлечь с тобою?

— Ты расскажешь об этом брату?

— Я с братом почти не разговариваю. Он никогда меня не слушал.

— В твоих словах звучит обида.

— Я не обижен. Я люблю брата. На него возложена великая миссия, и хотелось бы мне служить ему лучше, нежели выходит на деле. Если слова мои невеселы, так, наверное, лишь потому, что я сознаю всю глубину моей неспособности уподобиться ему.

— А ты хочешь быть как он?

— Более всего на свете. Он все делает по страсти, а я — по расчету. Я способен видеть дальше, чем он; я вижу последствия того, о чем он и не задумывается. Но в каждое свое действие он вкладывается целиком, без остатка, а я всегда хоть что-то да придерживаю — из осторожности, из опасливости, или потому, что мне хочется скорее наблюдать и записывать, нежели участвовать в событиях.

— Если бы ты отбросил осторожность, тобою, возможно, тоже овладела бы страсть.

— Нет, — возразил Христос. — Есть те, что живут правилами и накрепко цепляются за свою высокую нравственность, потому что страшатся быть подхваченными ураганом страсти, а есть и другие — которые цепляются за правила, ибо страшатся, что никакой страсти нет и если они отпустят руки, то просто-напросто останутся на месте, нелепые и недвижные; а это для них невыносимо. Живя в тисках железной выдержки, они могут притворяться перед самими собою, что лишь грандиозным усилием воли обуздывают великие страсти. Я — один из таких. Я это знаю — и ничего не могу поделать.

— По крайней мере, знать о том полезно.

— Если бы мой брат захотел поговорить об этом, он бы сложил незабываемую притчу. А я могу только описать, что происходит.

— Описывать — уже кое-что.

— Да, кое-что — но очень немного.

— Так ты завидуешь своему брату?

— Я им восхищаюсь, я его люблю, я жажду его одобрения. Но до семьи ему дела нет; он сам так часто говорит. Если бы я исчез, он бы того и не заметил; умри я — ему все равно. Я все время о нем думаю, а он обо мне и не вспоминает. Я люблю его, и моя любовь меня терзает и мучит. Порою я чувствую себя бесплотным призраком рядом с ним; как будто настоящий — один только он, а я — иллюзия. Но — завидовать ему? Досадно ли мне, что столь многие щедро дарят ему любовь и восхищение? Нет. Я искренне верю, что он достоин всего этого — и даже большего. Я хочу служить ему… Нет, я надеюсь, что действительно служу ему — но он никогда не узнает, как именно.

— А в детстве тоже так было?

— Он частенько попадал в беду, а я его вызволял, или просил за него, или отвлекал внимание взрослых ловким фокусом или метким замечанием. Он никогда не благодарил меня; он принимал как должное, что я его непременно вызволю. А я и не возражал. Я был счастлив служить ему.

— Будь ты больше похож на него, ты не смог бы так хорошо ему служить.

— Я мог бы лучше служить другим.

— Господин, я — грешница? — вдруг спросила женщина.

— Да. Но мой брат сказал бы, что твои грехи прощены.

— А ты — скажешь так?

— Я верю, что это правда.

— Тогда, господин, не сделаешь ли для меня кое-что?

И женщина распахнула одежду и обнажила перед ним грудь, изъязвленную опухолью.

— Если ты веришь, что грехи мои прощены, пожалуйста, исцели меня!

Христос отвернулся, затем снова поглядел на женщину и сказал:

— Твои грехи прощены.

— А мне тоже должно в это поверить?

— Да. Должен верить я, и должна верить ты.

— Скажи еще раз.

— Твои грехи прощены. Взаправду.

— Откуда мне знать?

— Ты должна уверовать.

— А если я уверую, я исцелюсь?

— Да.

— Я поверю, если поверишь ты, господин.

— Я верю.

— Скажи еще раз.

— Я уже говорил… Хорошо же: твои грехи прощены.

— И все-таки я не исцелилась, — молвила женщина.

И запахнула одежды.

— А я — не брат мой, — отозвался Христос. — Зачем ты просила меня об исцелении, если знала, что я не Иисус? Я разве уверял, что смогу исцелить тебя? Я сказал тебе: «Твои грехи прощены». Если тебе недостало веры и после этого, так это твоя вина.

Женщина отвернулась лицом к стене и начала стягивать с себя платье через голову.

Христос вышел из дома. Ему было стыдно. Он зашагал прочь из города, нашел тихое местечко в скалах и помолился о прощении своих собственных грехов. И немного поплакал. Он боялся, что, чего доброго, явится ангел, и прятался там до утра.