Кажется, Рокотова такое объяснение вполне устроило. Маевский, леший его дери… Это он вчера приволок в голове очередную контрабанду, каковую и исполнял под гитару:

Окончательно гася неловкость ситуации, раздался стук в дверь. В батальоне, как и в любом другом военном учреждении, стучаться категорически не принято, но здесь ведь штатские порядки… Молодой человек с военной выправкой протянул Рокотову лист бумаги и кратко сообщил:

— Последнее сообщение от филеров…

После чего покинул кабинет, четко повернувшись через левое плечо. Сразу видно, в отличие от Рокотова, уже успевшего войти в образ штатского, молодой человек совсем недавно сменил мундир на партикулярное платье…

— Ну вот, извольте, — сказал Рокотов с непонятной интонацией. — В стане противника началось некое непонятное оживление. Только что в Москву вернулся Турловский, встретился с Липуновым, а тот почти сразу же отправился к Кирюшину…

— Простите, а кто такой Турловский?

— Ах да, о нем же не упоминалось… Если можно так выразиться, многолетний адъютант Липунова. Сообщник, главный помощник. Столь же изворотлив, как его принципал, и ни разу не попадался и не давал улик… Он, изволите ли видеть, полтора месяца назад отбыл из России. Как потом оказалось, в Южную Африку, в Капштадт.

А теперь вот вернулся, и все сразу забегали, как ошпаренные кипятком тараканы…

— И что это должно означать?

— Представления не имею, — честно признался Рокотов.

— Полтора месяца назад… — задумчиво сказал Савельев. — Следовательно, уже после знакомства Липунова с Аболиным… Должно же это что-то означать.

— Безусловно, — кивнул Рокотов. — Что-то прежде не усматривалось у Турловского буссенаровской страсти к дальним экзотическим странам. Для отдыха чересчур далековато, дико, неуютно, — он звонко рассмеялся. — Не для пропаганды же нигилистических идей он туда плавал? Буры — народ консервативный и на социалистическую пропаганду не поведутся. А кафры… Вот уж последнее, что я могу представить — это чернокожих, заинтересовавшихся марксизмом и социализмом…

«Я бы тоже не мог такое представить раньше, — уныло подумал Савельев. — Однако не пройдет и ста лет…».

— Роман Степанович, — сказал он решительно. — Пора нам начинать… С чего бы вы порекомендовали начать?

— Федя Хомяков сейчас должен читать лекции студентам… Так что нам остается только господин Фельдзер.

— Кто это?

— Наш доверенный ювелир. Видите ли, однажды нам пришло в голову, что крайне нерационально бегать следом за Кирюшиным, по всем местам, где он разбрасывает ценности. Гораздо выгоднее привадить его к одному-единственному месту. Таковую приваду мы и нашли в лице Фельдзера. Он в некотором долгу перед Департаментом полиции, были там какие-то дела, в которые я, каюсь, толком не вникал… Главное, все прошло блестяще. Фельдзер — конечно, из наших субсидий — платит Кирюшину больше, чем другие. Достаточно, чтобы Кирюшин ходил только к нему — Кирюшин вдобавок ленив, так ему гораздо проще со всех точек зрения…

…Пауль Францевич Фельдзер, человек пожилой, был худ, морщинист и меланхоличен.

— Я уже высказывал свое мнение Роману Степановичу не единожды, — говорил он неторопливо. — Но коли уж нужно высказать его еще раз… Извольте, господин Савельев… Мое глубокое убеждение: корешки следует искать в Одессе. Как вульгарно выражаются мужики, оттуда и ноги растут. Одесса, да будет вам известно, давно превратилась в центр сущей индустрии великолепных подделок антиквариата. Сначала они занимались мраморными плитами с надписями и тому подобными изделиями из неблагородного материала, но с присущей одесситам энергией ухитрились произвести их столько, что настало откровенное пресыщение рынка. Тогда они переключились на «античные» изделия из золота. Должен признать, там великолепные ювелиры, способные в убогонькой мастерской, чуть ли не на коленях, сотворить подлинный шедевр, который не всякий ученый отличит от подлинных антиков. Хотя, разумеется, свой товар они в первую очередь сбывают не ученым, а богатым дилетантам. Изобличить их чертовски трудно. Неизвестно, что и сколько они уже успели продать — но оборот должен быть нешуточный… А теперь, как явствует из того, что мы тут наблюдаем, кто-то в Одессе занялся золотом и серебром времен Елизаветы Петровны… Именно одесские умельцы, и никто другой. В Москве, в Петербурге… словом, в великорусских губерниях попросту нет такого мастера, в равной степени как искусного, так и не обремененного особой моралью. Наш мирок, знаете ли, невеликий и тесный. Рано или поздно пошли бы разговоры… К тому же… Есть такое понятие «угадать руку», то есть определить мастера по его работе, если она по каким-то причинам не клеймена его именем. Так вот, я изучил все, что прошло через мои руки… а также то, что вдобавок приносил Роман Степанович. И я вас заверяю: я не в состоянии угадать руку. Мастер великолепный, такие наперечет — но я не могу определить… Потому и думаю в первую очередь об Одессе. Там есть немало отличных мастеров, которые ювелирному миру совершенно неизвестны, потому что никогда не работали для официальной торговли, занимались исключительно подделками…

— То есть, насколько я понимаю, вы считаете все эти вещи искусной подделкой под старину? — спросил Савельев.

— Именно, — вяло кивнул Фельдзер. — Каковыми они, несомненно, и являются. Работа великолепная, используется только серебро и золото, а драгоценные камни — натуральнейшие, причем мастерски огранены под старину… И тем не менее… — он с видом спокойной уверенности в себе развел руками. — Мастерская подделка.

— Мне любопытное было бы выслушать вашу аргументацию, — сказал Савельев.

— Аргументация, дражайший Аркадий Петрович, проста. И заключается в одном-единственном слове, «возраст». — Фельдзер распахнул дверцу в тумбе массивного старомодного стола, наклонился туда, повозился, чем-то металлически позвякивая, поставил перед Савельевым две высоких серебряных стопки, вместимостью и величиной более схожие со стаканами. — Вот, хотя бы, извольте… Две серебряных стопы, якобы произведенных золотых дел мастером Филиппом Ивановичем Клаузеном в первые годы царствования Елизаветы Петровны. Посмотрите на донышке… или вам дать лупу?