Савельев пожал плечами:

— А что здесь противозаконного? Приехал с подорожной, честь по чести, со службы в Фалькенгаузене уволен законным образом, согласно прошению, удовлетворенному его светлостью. Законов империи вашей опять-таки не нарушал.

— Экий ты у нас законопослушный, господин фон… — сказал человек за столом. — Душа от радости поет и слеза умиления катится: в наши разгульные времена, при всеобщем-то упадке нравов законопослушного человечка не сразу и встретишь…

Один из молодцов хихикнул, но сидящий ожег его ледяным взглядом, и тот моментально замолчал, даже вытянулся на солдатский манер.

— И ничего тут смешного, Павлуша, — сказал человек за столом. — В кои-то веки заехал в наши Палестины человек чистый и непорочный, аки ангел небесный, а тебе хиханьки-хаханьки… Ну и что же, господин прапорщик? Подыскал службу?

— Да, — сказал Савельев. — Нанялся секретарем к князю Барятьеву.

— А почему ж так? Почему, скажем, не в армию?

— Очень уж хорошее жалованье обещано, — сказал Савельев. — В армии такого не видеть.

— Тоже понятно. Рыбка ищет, где глубже, а человек — где лучше… И кто ж тебя, сокол ты наш, надоумил? Не настолько ты великая персона, чтобы самому с князем где-то повстречаться…

Савельев сказал спокойно:

— Так уж получилось, что познакомился я в трактире с капитаном Тягуновым, главным княжеским управляющим… Он и надоумил.

— Ну как же, как же, шустер господин капитан, про то на Москве известно… — он посмотрел мимо Савельева, поднял два пальца и спокойным голосом распорядился: — Рожу не портить.

Сильный удар в поясницу сбил Савельева с ног, но его с большой сноровкой подхватили на лету и заехали кулаком по шее. После чего утвердили на ногах, держа за локти.

Человек за столом безмятежно, без малейшей злобы произнес:

— Считай, любезный, что это тебе вместо дружеского приветствия, — и с удрученным видом развел руками: — Ну никак нельзя иначе, милостивец, ты уж поверь! Попасть в Тайную канцелярию и ни единого разочка по шее не получить — этакое ну прямо невозможно. Как-то даже и положено так… Не серчай, ладно? Должен же я служебный этикет соблюдать… Будем знакомы. Имечко мое скромное — Алексей Иваныч Кушаков. Доводилось, может, слышать в немецких заграницах? А ведь доводилось, глазки ерзнули…

Савельеву было не то чтобы жутко — неуютно. Поскольку об этой исторической персоне читать доводилось. Ну как же, Кушаков, всемогущий глава Тайной канцелярии еще во времена Анны Иоанновны с Бироном, сохранивший свою должность до самой смерти и при матушке Елизавете. Живодер…

Но почему? Объяснение можно подыскать одно-единственное: Аболин его этому милому старичку продал с потрохами. Других попросту нет…

— Пошарьте, — не повышая голоса, распорядился Кушаков.

Все трое накинулись на Савельева и с величайшей сноровкой и немалым проворством принялись за него так рьяно, что буквально через пару секунд он, переминаясь с ноги на ногу, стоял перед столом в одних подштанниках. Кушаков, морща лоб, разглядывал его скудные пожитки. Савельев порадовался, что не прихватил с собой ни единого предмета, которому здесь никак не полагалось быть. Кошелек сделан на здешний манер, деньги в нем — нынешние. Трубка из корня вереска, правда, сделана в его родном столетии, но это ж не улика, на свете столько фасонов трубок… Кисет, кресало… Все.

Вставши из-за стола, Кушаков приблизился к нему, медленно обошел кругом — молодчики торопливо шарахнулись, освобождая ему дорогу — обозревая, полное впечатление, словно некий музейный экспонат. Бесцеремонно потыкал в живот большим пальцем, распорядился:

— Ручки покажи.

Тщательно осмотрев ладони Савельева, повертывая их так и этак, спросил:

— Почему без креста ходишь, как нехристь какой?

— Я лютеранин, — сказал Савельев. — У нас нательных крестов не полагается.

— А, ну как же… И точно, не полагается… — он зашел Савельеву за спину, остановился там, постоял, сказал досадливо: — Нет, не разберешь… Спинку ему потрите.

Савельева моментально подхватили и поволокли к невысокой двери в глубине комнаты. За ней обнаружилось примерно такое же помещение — где, слава богу, поручик не углядел никаких пыточных орудий. Только огромная корявая лавка стояла посреди комнаты, а рядом с ней — высокая бадья. Он и охнуть не успел, как его завалили животом на эту лавку — оказавшуюся неотесанной — прижали щиколотки и кисти рук так, что и пошевелиться нельзя. Послышался плеск, на спину ему плюхнулось что-то мокрое, холодное, Савельев дернулся, ожидая чего-то крайне скверного — но очень быстро понял, что один из молодчиков всего-навсего, словно старательный банщик, натирает ему спину мокрой тряпкой, и не более того. Разве что вода холоднющая…