Она взяла кофе, подошла к доске Джоанны Траппер. Доску Луиза уже рассмотрела в прошлый раз, а потом съездила в «Мир офисов» в Хермистон-гейт и купила себе в кухню такую же, но так и не придумала, что бы ей хотелось туда налепить.

На доске Джоанны Траппер висела куча фотографий ребенка и собаки, но лишь один снимок Нила Траппера — с Джоанной Траппер, в отпуске. Оба гораздо моложе и беззаботнее, чем теперь. Была фотография Джоанны Траппер (тогда еще Мейсон) в юности, в спортивном костюме — она грудью прорывает финишную ленту, и другая, где она участвует в Лондонском марафоне, прекрасно выглядит — Луиза бы в таких обстоятельствах выглядела хуже. Еще была фотография Джоанны Траппер, эдинбургской студентки-медички: с торжествующей улыбкой она воздевает кубок, а вокруг люди, и все в одинаковой форме — командной, с аббревиатурой ЭУ-СК. Знакомые буквы, но Луиза не помнила, что они означают. Эдинбургский университет что-то там. Луиза в Эдинбурге получила степень по английскому на четыре года раньше Джоанны Траппер. Курс 1985-го. Целая жизнь прошла. Несколько жизней.

Доска — очень публичный способ записывать свою жизнь. Может, так она уравновешивала сотни образов — своих и своей семьи, — на краткое время заполонивших газеты. Вот моя жизнь, говорила доска, вот я какая. Больше не жертва. А сердце ее, ее тайное «я», где оно хранится? Наверху, в ящике, под замком? Трое детей и мать в черно-белой гамме.

Ну конечно. ЭУ-СК — Эдинбургский университет, Стрелковый клуб. В университете Луиза однажды пошла на свидание (весьма утонченное обозначение того, что произошло) с парнем из ЭУ-СК. Кто бы мог подумать, что когда-то среди студентов-медиков Джоанна Траппер была Энни Оукли. [96] Бегать умеет, стрелять умеет. К следующему разу готова.

Нил Траппер вернулся в кухню потерянный. Кожа нездорово блестит испариной, — может, он алкоголик?

— Еще кофе? — спросил он с покорной гримасой, но затем во внезапном припадке дружелюбия прибавил: — Или желаете малко алкохола?

Вот вам типичный глезга: то угрюмствует, то аж объятья раскрывает. Бодрость эта явно фальшива — он совсем бледен, как бы в обморок не грохнулся. Надо же, как подействовал на человека телефонный звонок.

— Сейчас полдесятого утра, — сказала Луиза, когда Нил Траппер достал из буфета два стакана и бутылку «Лафройга».

— Вот и прекрасно, еще практически ночь, — сказал он, щедро наливая себе на два пальца. Поднял бутылку, посмотрел на Луизу вопросительно. — Давайте разделите с бобылем поправку здоровья.

По дороге к себе Реджи заглянула к мистеру Хуссейну в лавку на углу. Лавку все называли «пакистанской» — с таким, непринужденным расизмом, что выходило почти любовно. Мистер Хуссейн терпеливо объяснял всякому, кто готов был слушать (таких, впрочем, находилось немного), что, вообще-то, он из Бангладеш.

— Мою страну трясет, — как-то раз мрачно сообщил он Реджи.

— Эту тоже потряхивает, — ответила она.

Она подумала про красивого азиата из полиции, — может, он тоже из Бангладеш. У него прекрасная кожа, гладкая, как у ребенка, как у детки доктора Траппер. Надо было доктору Траппер взять Реджи с собой. Реджи присмотрела бы за деткой, а доктор Траппер — за своей так называемой тетей.

— Как ее зовут? — спросила Реджи мистера Траппера.

— Кого зовут? — огрызнулся тот.

— Тетю как зовут?

Мистер Траппер помялся, потом ответил:

— Агнес.

— Тетушка Агнес?

— Да.

— Или тетя Агнес?

— Да какая разница? — спросил мистер Траппер.

— Небось тете есть разница.

Реджи купила местную газету и батончик «марс». Пробивая покупки в кассе, мистер Хуссейн постучал по первой полосе.

— Ужасно, — сказал он.

«Ивнинг ньюс» оторвалась на катастрофе по полной программе. «МЯСОРУБКА!» — вопил заголовок над цветной фотографией вагона, который почти переломило пополам. На латыни мясо, плоть — caro, carnis. В слове «карнавал» тот же корень: «прощай, мясо». Карнавал и мясорубка — ничегошеньки общего. Везде — ладно, не везде, может, в Бангладеш нет, но все равно очень много где — перед Великим постом бывает карнавал, а у британцев только блины. В этом году Жирный вторник пришелся на черные дни между мамулиной гибелью и началом работы у доктора Траппер. Реджи, правда, все равно испекла блины и съела их в одиночестве, пока смотрела «Ребус». [97] Потом ее стошнило.

Фотография на первой полосе вовсе не передавала того, что было ночью, во тьме, под дождем. По фотографии не скажешь, каково это, когда у тебя все руки липкие от чужой крови, а жизнь человека целым миром обрушивается на твои маленькие плечи.

— Ужасно, — согласилась Реджи.

Когда спасатели наконец явились избавить Реджи от этого бремени, один надел на того человека маску с дыхательным мешком, а второй разодрал на человеке рубашку и прижал ему к груди электроды. Человек дернулся, и в нем снова затикала жизнь. Так похоже на сериал «Скорая помощь», что на правду не похоже вообще.

— Молодец, — сказал Реджи один спасатель.

— Он выживет?

— Ты дала ему шанс, — сказал он, а потом того человека увезли и погрузили в вертолет. И все. Реджи его потеряла.

Она вздохнула, взяла газету и шоколадку.

— Ну, я пойду, мистер X., дел по горло.

— Ничего не забыла? — спросил он.

Мистер Хуссейн всегда дарил Реджи «тик-так». Она не слишком любила «тик-так», но дареному коню и все такое. Он погремел коробочкой, а потом кинул ей, словно мяч в боулинге снизу подавал.