– Все равно никто не поверит.

– Если не поверят, то тебя посадят. Нужно сделать так, чтобы поверили и не посадили. Давай. Начинай.

Береговой уставился в стол.

– Я повез журналы Балашову. Меня Дэн попросил. У него совещалово в тот день назначили, он сам никак не мог, а помощница Балашова его достала!

– Лариса, что ли?

– Я не знаю, как ее зовут, и Дэн не говорил. Я забрал журналы…

– Постой, не так. Ты целый день был в «Алфавите», да?.. – Береговой кивнул. – Никуда не уезжал, и это очень легко проверить, потому что там пропускная система, выходы-входы фиксируются. Да? – Он опять кивнул. – Твоя машина где была?

– На стоянке, где же еще?..

– На стоянке для сотрудников, во дворе. Ну, куда мы все заезжаем, под шлагбаум! Правильно?

– Абсолютно! – сказал Береговой почти весело.

Впервые за эти три дня он вдруг поверил, что… не один. Еще, может, не до конца, но уже начинал потихоньку.

Нет, он верил в Дэна и в то, что тот его не бросит, но эти девчонки – он так и подумал про них: «девчонки» – писательница и начальница, таращившиеся на него с испуганным изумлением, как будто возвращали его в прежний мир. В нормальную жизнь, где словам – верят, где работа – идет, где можно, если захочется, получить чашку сладкого кофе с булкой, где не бьют по почкам, где можно что-то кому-то объяснить и тебя послушают, где можно взять больничный, если уж совсем невмоготу идти на работу!

Он не верил, что мир придет ему на помощь. А он пришел, да еще в лице этих девчонок. Такого просто быть не могло!

Пришел и сидит сейчас перед ним – целый мир в двух перепуганных женских лицах.

И в эту секунду он так любил их!..

– После работы я забрал машину и поехал к Дэну в редакцию. Это самый центр, Чистые пруды, не протолкнуться!.. Там никогда не протолкнуться! Я еще машину бросил прямо посреди проезжей части. Включил аварийку и бросил, мне всего-то нужно было на три минуты. Вернулся, а возле нее уже гаишник крутится, ясный хобот!..

– Стоп, – перебила его Маня. – Ты доехал до еженедельника «День сегодняшний», места, где встать, не нашел, бросил машину и пошел за журналами. Где ты их взял?

– Журналы-то? Дэн оставил на ресепшене, у охранника. Желтый пакет. На пакете написано «Владимиру Береговому. Передать Сергею Балашову», как-то так. А сверху бумажка прилеплена с адресом. Ленинградское шоссе, «Барские угодья», улица, дом.

– Ты забрал пакет, вернулся к машине, а там гаишник, да?

– Ну, на самом деле я виноват был, конечно! Я ее почти на проезжей части оставил, а там и так не протиснуться! Он сначала на меня орал, а потом стал права отбирать! А я не отдавал. Не могу я права отдать, мне же к матери нужно ездить!.. – Он вдруг осекся, ссутулил широченные плечи под грязным норвежским свитером и с силой потер лицо.

– Володя, – быстро сказала Митрофанова, – с Еленой Васильевной все в порядке. Я у нее была.

Береговой перестал тереть щеки и уставился на нее. Она покивала несколько раз подряд и неожиданно взяла его за руку, грязную и влажную. Он отдал ей ладонь, как будто это не его ладонь, а какой-то посторонний предмет. Даже проводил взглядом. Митрофанова осторожно ее погладила.

– Мы ей наврали, что Анна Иосифовна отправила тебя в срочную командировку. В Анадырь. Там связи нет, а телефон ты забыл. А самой Анне Иосифовне наврали, что ты простыл сильно, и у тебя голос пропал.

– В Анадырь, – повторил Береговой беспомощно и сильно сжал Катины пальцы. – Вы маме наврали, что я в Анадыре, а бабке наврали, что я простыл.

– Профессор Долгов посмотрел твою маму, – продолжала Митрофанова, чувствуя, как он сжимает ее руку, очень сильно, и еще как колотится сердце, то ли его, то ли ее собственное. – Сказал, что время не упущено, и на следующей неделе он сделает операцию. Назначил какие-то исследования! В отделении чуть революцию не произвел! Его там все боятся и в разные стороны от него разбегаются. И мне потом Юлия Павловна, лечащий врач, сказала, будто нам очень повезло, что мы смогли на Долгова выйти. Он светило мирового масштаба.

– Практически Пирогов, – вставила Маня Поливанова.

– Это, конечно, Маня все придумала, и профессору она позвонила, – Катя говорила все быстрее, а он сдавливал ее ладонь все сильнее, – так что ты об этом не беспокойся!

– Тебе есть зачем возвращаться, – с чувством сказала Маня и покосилась на их сцепленные руки. Такие руки значили очень многое, ей ли это не знать! – Соберись, Береговой! Тебе тут сидеть явно не вперлось!

Это смешное словечко – абсолютно из репертуара писательницы Покровской, – и еще то, что ради него они врали, и ездили к его матери, и искали врача, произвело на него сильное и разрушительное впечатление.

В обороне не то что оказалась пробита брешь. Оборона была добровольно снята – в одну минуту.

В этой затхлой комнатке с единственной лампочкой на потолке и зарешеченным окном он стал тем, кем был на самом деле и всегда – обыкновенным молодым мужиком, математиком и компьютерщиком, начальником отдела в издательстве!.. Все изменения, случившиеся в сознании в последние три дня, все бессонные ночи, страх, боль, унижения – ох, сколько унижений, и нужно было сопротивляться изо всех сил, просто чтобы остаться здесь, по эту сторону, не перейти на ту, где уже все равно и сопротивление не имеет смысла, – все эти изменения вдруг разом перестроились, как кусочки картинки в компьютерной игре, образовали единое целое и стали… частью его, прежнего.