Назон было попытался вырваться наружу, но девушки уже теребили его за рукава, тянули в разные стороны, заглядывали в глаза и требовали немедленного ответа на животрепещущие вопросы. Причем каждая считала, что ее вопрос важнее прочих.

— Магистр Назон! Вы и только вы знаете, какой сорт краски для волос мне следует выбрать! Что модно в этом сезоне: медный, рыжеватый или медовый?

— А из чего вы посоветуете шить сарафаны и платья? И вы полагаете, это будет носиться?

— А я вот видела на улице такую штучку, ну абсолютно неземного покроя! Цветастая, недорогая, и оборка — ну прям у самой земли! А? Что скажете?

— Окажите мне помощь, почтенный! Как коротка должна быть моя юбка — короче на ладонь, на локоть или вот так?

Как именно «вот так», Рихтер не видел, но отлично мог представить. По голосу, по гортанному акценту и по манере строить фразы он узнал говорившую. Это была иностранная адептка, приехавшая по обмену с далекого юго-запада, из земель, где женщины искони были воительницами, властительницами и стратегами. Климат в тех краях был жаркий, и тамошние амазонки отсчитывали длину юбки не от пола, а где-то от пупа. Эгмонт еще не забыл жалоб госпожи Ламмерлэйк, каких трудов стоило объяснить этой конкретной студентке, что в Лыкоморье мужчины не привыкли к зрелищу столь совершенных ног.

Сдавленный хрип Назона подтвердил предположение.

— А что вы думаете по поводу эйтанских мод, магистр Назон? — Бестиологу приходилось действительно туго, ибо в игру вступила лучшая студентка курса. Во всех смыслах это была достойная ученица госпожи Ламмерлэйк: даже в толпе однокурсниц ее ни с кем нельзя было спутать. Толстая каштановая коса едва не до пояса, узкие темно-синие штаны и широкий вязаный балахон с таким потрясающим вырезом, что Эгмонт давно отчаялся понять, как эта штука до сих пор не сваливается. Вероятнее всего, у девушки с меньшим бюстом такой номер бы не прошел. Для Назона было достаточно и этого, но помимо внешних достоинств адептка обладала редкостным сочетанием педантичности и широты мышления, а также способностью задавать изумительно сложные вопросы.

— Как, по-вашему, можно ли судить по установившемуся господству лилового явственное влияние галлиэнских мод? Или, возможно, это связано с традиционными кимранскими мотивами? Не могли бы вы также сказать, что станут носить на Эйа в будущем бальном сезоне?

— А какова ваша точка зрения по поводу последнего показа королевской охотничьей коллекции мод в Аль-Буяне?

Назон повторно пошел на прорыв, но алхимички сами расступились, и перед магистром возникла одна из самых красивых и родовитых адепток Академии. Она была чистокровной эльфийкой, но дела это не меняло. Назон замер, глядя на девушку, как кролик на удава, а она, пленительно улыбаясь, протянула ему лоскуток тонкого — разумеется, эльфийского! — шелка. «Контрабанда, — наметанным глазом определил Эгмонт. — Как только элементали пропустили?» Но ему отчего-то совсем не хотелось вмешиваться.

— Прошу вас, — у эльфийки был глубокий, воистину чарующий голос, — рассудите наш спор. Какого цвета эта ткань: бедра испуганной нимфы либо же блохи в родильной горячке?

— Первое, — быстро ответил Назон.

Столь утонченное создание было несовместимо с блохами — как здоровыми, так и в родильной горячке.

— Браво! — восхитилась эльфийка и захлопала в ладоши, лучась восторгом. — Магистр, вы должны знать: согласно условиям нашего спора, выигравшая в качестве платы должна вам ровно один поцелуй. — Назон воспрянул духом и даже подался вперед, но эльфийка лукаво погрозила ему пальчиком. — Брюн, дитя мое, прошу тебя! Магистр ждет!

— Слово и дело! — сурово ответили ей.

Эльфийка скользнула в сторону, и перед ошеломленным Назоном воздвиглась Брюнхильд Олафдоттир из Дроттнинг-фьорда. Северянка смотрела на магистра свысока, что было неудивительно при их разнице в росте. Ей отчетливо не хватало не то секиры, не то крылатого коня.

— Дай-ка я тебя поцелую! — пророкотала она, и несчастный бестиолог лишился чувств.

Северянка и эльфийка переглянулись и хлопнули друг друга по ладоням.

— Есть! — выразила общее мнение лучшая студентка курса.

Рихтер немного подумал и исчез, пока о нем никто не вспомнил.

Неделю и три дня после этой психической атаки магистр Марцелл Руфин Назон был тише воды ниже травы. Но переделать человека, увы, не под силу даже ученицам Эльвиры Ламмерлэйк. Наступила суббота, и Эгмонт спешил в трактир «Под пентаграммой», где его ожидал хороший ужин в приятной компании.

Компанию должен был составить бывший однокурсник, по специальности — бестиолог, с которым они почти не общались во время учебы, зато неожиданно близко сошлись в бытность в аспирантуре. Гюи, как и сам Эгмонт, был фанатом выбранной профессии и знал о своих тварях даже то, чего они сами о себе не подозревали. Окончив аспирантуру, он вежливо, но твердо отклонил предложение директора остаться преподавать и отбыл на северо-запад изучать повадки драконообразных. По немногим непроверенным слухам, доходившим в столицу из той дали, он был совершенно счастлив.

Временами Эгмонт ему тихо завидовал. Студентообразные были ничуть не лучше, об их повадках наука знала до обидного мало, а ему приходилось совмещать это с регулярной полевой практикой. Кроме того, Гюи находился на достаточном расстоянии от учителя Тэнгиэля и не выслушивал каждый вечер нотации вроде: «Эгмонт, мальчик мой, я запамятовал — ты закончил первую часть диссертации или уже приступил ко второй?»

На фоне учителя, диссертации и адептов частые, но нерегулярные боевые рейды казались почти что праздником души. Тамошних противников хотя бы можно было с чистой совестью встретить добрым пульсаром. С учителем такой номер явно не пройдет, а что касается адептов — придется дождаться государственных экзаменов.