Василиса Перегриновна. Да, благодетельница, стоит ли…

Уланбекова. Не перебивай! Странный человек у нас исправник; я его прошу, а он говорит: места нет. Я ему говорю: вы, кажется, не понимаете, кто вас просит? Что ж, говорит, не выгнать же мне хорошего человека для вашего крестника. Грубый человек! Однако обещал!

Василиса Перегриновна. Еще бы он смел! Я и понять не могу, как это у него язык-то повернулся против вас. Вот уж сейчас необразование-то и видно. Положим, что Неглигентов, по жизни своей, не стоит, чтобы об нем и разговаривать много, да но вас-то он должен сделать для него все на свете, какой бы он там ни был негодяй.

Уланбекова. Ты не забывай, что он мой крестник.

Василиса Перегриновна. Я про то вам и докладываю, благодетельница: крестник он вам, ну и кончено дело, он никаких и разговоров не должен слушать. А то мало ли что говорят! Вот говорят, что он беспутный совсем, что дядя его в суд определил, а он оттуда скрывается; целую неделю пропадал, говорят, где-то версты за четыре на большой дороге, подле кабака, рыбу ловил. Да что пьянствует не по летам. Да кому ж какое дело; значит, он стоит того, когда вы за него просите!

Уланбекова. Я этого не слыхала и пьяным его не видала никогда; а просила я за него исправника, потому что он мой крестник. Я ему вместо матери.

Василиса Перегриновна. Знаю, благодетельница, знаю; все это знают, что вы, если захотите, так можете из грязи человеком сделать; а не захотите, так будь хоть семи пядей во лбу, так в ничтожестве и пропадет. Сам виноват, отчего не умел заслужить!

Уланбекова. Я, кажется, никому зла не сделала.

Василиса Перегриновна. Какое же зло? Да вы, по своему ангельскому сердцу, и мухи не обидите! Оно, конечно, все мы люди не без греха, дел же у вас много; на всех нельзя угодить! Коли правду говорить, так, благодетельница вы моя, довольно-таки народу и на вас плачутся.

Уланбекова. Кто же на меня плачется? Что ты врешь!

Василиса Перегриновна. Вам, благодетельница наша, всего знать нельзя. Да и не стоит вам, по вашей барственности, о всякой дряни беспокоиться. А хоть и плачутся, что на них смотреть, стоят ли они того? Вы уж другим-то много благодеяний делаете, так вам, нашей благодетельнице, бог простит.

Уланбекова. Я все-таки желаю знать, кого я обидела?

Василиса Перегриновна. Есть-таки, благодетельница.

Уланбекова( строго). Да кто же, говори!

Василиса Перегриновна. Не гневайтесь, благодетельница! Это я так сказала, потому что, сами знаете, какой нынче народ стал обидчивый, ничем не довольный.

Уланбекова. Это ты сказала для того, чтобы сделать мне какую-нибудь неприятность.

Василиса Перегриновна. Лопни глаза мои!

Уланбекова. Ну, уж я тебя знаю. Ты душой не покойна, если чего-нибудь обидного не скажешь. Будь ты, пожалуйста, осторожней; а то ты меня когда-нибудь выведешь из терпения, тебе ж будет хуже.

Молчание.

Давайте чаю.

Гавриловна. Сейчас, сударыня. ( Наливает две чашки.)

Потапыч подает Уланбековой и Василисе Перегриновне.

Уланбекова. Налей и Грише: он нынче ездил со мной, устал.

Гавриловна. Налью, сударыня. ( Наливает и подает Грише.)

Гриша. Что ж молока-то мало налила? Жаль тебе, что ли?

Гавриловна( подливает молока). И так тебя, как теленка, уж отпоили.

Гриша берет чашку и уходит за дверь в сад.

Уланбекова. Я думала вот Надю отдать за Неглигентова — с приличным награждением, разумеется. Ты говоришь, что он дурную жизнь ведет, так надобно будет свадьбой поторопиться. Она у меня девушка хороших правил, будет его удерживать, а то он от холостой жизни совсем избалуется. Холостая жизнь ужасно портит молодых людей.

Надя( Лизе). Слышишь, Лиза? Что же это! Боже мой!

Лиза. Вот и слушай, а говорить нельзя.

Василиса Перегриновна. Давно, благодетельница, пора отдать ее; что ей болтаться-то! Теперь же сынок-то ваш, наш ангельчик, сюда приехал.

Уланбекова. Ах, перестань! что ты еще выдумываешь? Он ребенок совсем.

Василиса Перегриновна. Ребенок, благодетельница! Уж нечего сказать, дал вам бог сына на радость да на утешение. И мы-то все на него не нарадуемся. Словно солнце какое у нас показалось. Такой добрый, такой веселый, такой ко всем ласковый! А уж за девушками так и бегает; проходу нигде не дает; а они-то, дуры, рады-радехоньки, так и ржут.