Шрифт:
Харри надеялся, что голос его прозвучит спокойно и не выдаст волнения:
— И в чем причина?
Лейке сделал вдох.
— Не хочу, чтобы пресса пронюхала, что я был в Ховассхютте в ту же ночь, что и депутат стортинга Марит Ульсен. Скоро свадьба, и СМИ и так обо мне не забывают. Сейчас засветиться там в связи с делом об убийстве было бы совсем некстати. Журналисты набросятся на эту сенсацию и могут… вытащить на свет некоторые эпизоды из моего прошлого, которые мне больше всего хотелось бы похоронить.
— Ясно, — невинным голосом произнес Харри. — Я, разумеется, должен буду взвесить все за и против, поэтому обещать сейчас ничего не могу. Но ведь это же не допрос, просто беседа, и обычно я не сливаю такую информацию в прессу.
— А также моим… ну, близким?
— Нет, если на то нет оснований. Если вы опасаетесь, что кто-нибудь узнает, что вы здесь были, то почему вы тем не менее пришли?
— Вы же просили тех, кто там был, дать о себе знать, так что это мой гражданский долг, правда? — Он вопросительно взглянул на Харри. А потом поморщился: — Черт возьми, да я же испугался! Понял, что дело может дойти и до всех других, кто был в Ховассхютте в тот вечер. Сел в машину и сразу же поехал сюда.
— В последнее время не происходило ничего такого, что бы заставило вас бояться?
— Нет. — Тони Лейке задумчиво посмотрел перед собой. — Кроме кражи со взломом, когда ко мне в дом кто-то проник через подвальную дверь. Это было несколько дней тому назад. Черт, надо было сигнализацию поставить, верно?
— В полицию заявили?
— Да нет, взяли только велосипед.
— Думаете, серийные убийцы в свободное время занимаются кражей велосипедов?
Лейке расхохотался и кивнул улыбаясь. Не туповатой, пристыженной улыбкой, как тот, кто сам понимает, что сморозил глупость, отметил Харри. Но обезоруживающей, победительной улыбкой чемпиона, означающей «ну, приятель, в этот раз ты меня подколол».
— А почему вы решили поговорить именно со мной?
— В газете написано, расследование ведете вы, вот я и решил, что так будет правильнее. Кроме того, как я уже говорил, я надеюсь, это не станет известно слишком многим, вот и решил обратиться к самому главному.
— Я — не главный, Лейке.
— Правда? А в «Афтенпостен» написали…
Харри потер скулу. Он еще не решил, как ему относиться к Тони Лейке. Это сочетание ухоженной внешности с шармом плохого парня напомнило Харри одного хоккеиста, рекламировавшего нижнее белье. Тот явно хотел произвести впечатление легкомысленного и искушенного циника, но спрятать собственную искренность и глубину натуры ему не удавалось. Хотя, возможно, все как раз наоборот: именно легкость была подлинной, а искренность — наигранной.
— А что вы делали в Ховассхютте, Лейке?
— Ну ясное дело, на лыжах катался.
— Один?
— Да. На работе выдалось несколько тяжелых дней, пришлось взять тайм-аут. Я часто бываю в Устаусете и на хребте Халлингскарвет. Можно сказать, это мои места.
— Так почему же вы не построите там свою собственную дачу?
— Там, где я хотел бы иметь дачу, строительство запрещено. Законом о национальных парках.
— А почему невеста с вами не поехала? Она что, не ходит на лыжах?
— Лене? Она… — Лейке отхлебнул еще кофе. Очень характерно отхлебнул — прямо посредине предложения, чтобы взять паузу и подумать, отметил Харри. — Она была дома. Я… мы… — Он взглянул на Харри с отчаянной гримасой, словно умоляя о помощи.
Харри ему не помог.
— Черт. Только не для прессы, ладно?
Харри не ответил.
— Хорошо, — сказал Лейке, как если бы Харри ответил утвердительно. — Мне надо было немного передохнуть, уехать. Подумать. Помолвка, женитьба… все это не игрушки, надо было определиться, как к этому относиться. А лучше всего мне думается, когда я один. Особенно там, в горах.
— Очевидно, размышления помогли?
Лейке вновь сверкнул эмалевым кварталом.
— Да.
— А вы помните, кто был в хижине помимо вас?
— Как я уже говорил, я помню Марит Ульсен. Мы с ней выпили красного вина. Я и не знал, что она депутат стортинга, пока она сама не сказала.
— Кого-нибудь еще?
— Там сидело еще три или четыре человека, с которыми я только поздоровался. Но я там появился довольно поздно, кто-то наверняка уже спал.