«Что-то я сегодня философски настроен, — подумал Вадим, отправляясь на переговоры с солидным человеком Степаном Семеновичем Гаврильчиковым. — Возможно, это не к добру».

Как в воду глядел. Не к добру явился Степан Семенович.

Расхаживал по горнице взад-вперед, как товарищ Сталин по ставке пред взором настороженных, озабоченных положением на фронтах генералов.

Завидев Вершкова, Гаврильчиков остановился, обернулся и взмахнул руками:

— Вот и вы, голубчик! Ну разве такое можно!

Внешне Степан Семенович был «типичным купцом»: что называется, хорошего роста (чуть выше среднего), широкий в кости и в скулах, с ухоженной бородой, более темной, чем русые вьющиеся волосы. Таких людей в России очень много. Купцы создали свой типаж веке в четырнадцатом, когда слова «купец» и «отчаянный путешественник» худо-бедно перестали быть синонимами. Впоследствии этот образ почти не изменялся. Даже одежда оставалась консервативной. В пьесах Островского, вроде «Бесприданницы», еще фигурируют подобные личности.

Сейчас Гаврильчиков изволил гневаться. Глаза его метали небольшие, хорошо вскормленные дурным настроением молнии. Никаких пузырей на губах, никакой пены в углах рта — все-таки купец, а не берсерк.

— Как же все это понимать, господин хороший! — воскликнул он и округло взмахнул рукой.

Вадим сказал:

— Я и сам ничего не пойму, господин Гаврильчиков. О чем вы сейчас толковать изволите?

Ему вдруг показалось, что он находится посреди пьесы Островского. Или угодил в «Мертвые души». Словом, куда-то туда, где фигурируют «милостивые государи», «пришли, понюхали и ушли», «Э! сказали мы с Петром Ивановичем»… Или что там они с Петром Ивановичем сказали? «Ага»? «Ах»? Забыл…

— Я изволю толковать, — не без ядовитой иронии отозвался Гаврильчиков, — о некоторой, простите меня, лжи!

— И кто же, позвольте осведомиться, сподобился солгать? — вопросил Вершков. «Сейчас полагается шикарно закурить, — подумал он. — Но вот беда, я не курю. Да и вообще почти никто сейчас не курит, только самые отчаянные моряки смолят из коровьих рогов. Даже Наташка Гвэрлум курить бросила…»

— Да драгоценный ваш Флор Олсуфьич, собственной персоной! — рявкнул Гаврильчиков. — Он и солгал!

Вадим встал.

— Как вы смеете, сударь! — воскликнул он, испытывая странное удовольствие.

Так случается иногда на ролевых играх, когда попадается хороший партнер. Такой, что играет не только при публике, но и один на один, а закончив эпизод, не меняется в лице, не кричит «йес!» и «круто отыграли» и не лупит тебя ладонью по ладони, яко ниггер в каком-нибудь колледже (см. американские молодежные комедии).

— Я смею! — вскрикнул Гаврильчиков так, словно его подкололи шилом сзади. — Я еще не то посмею! Не издевайтесь! Вы превосходно знаете, о чем я говорю!

— Сказать по правде — понятия не имею, — ответил Вадим, удивляясь собственному спокойствию.

И подумал: «В Петербурге жена бы уже, раз десять заглянула в комнату поинтересоваться, что это мы тут глотку дерем. А Настасья даже носу не кажет…»

И тотчас дверь приотворилась, и вошла Настасья. Не вошла — вплыла, тихо улыбаясь сама себе. В руках она несла кувшин с квасом и две большие кружки.

— Отведайте кваску, сударь, — проговорила она, кланяясь Гаврильчикову.

Тотчас оба мужчины смолкли. Вадим любовался на супругу. До чего хороша. Статная, в теле. Когда Вершков покидал Питер, в моде были то, что в народе именовалось «бухенвальдский крепыш»: кожа и кости, черные круги под глазами, плоская грудь, плоские бедра, руки-спичечки… На это надевали полупрозрачные одежды с разрезами в самых неожиданных местах, и оно, облаченное в странные покровы «высокой моды» ломкой походкой брело по подиуму. Считалось — модно.

Даже дрожь пробрала Вадима при одном воспоминании.

Настасья так же тихо удалилась. И опять остался Вершков один на один с неприятным гостем.

— Итак, когда мы с вами оба немного успокоились, — заговорил Вершков, — может быть, вы все-таки сообщите мне цель вашего визита? Одних неоформленных обвинений маловато.

— Хорошо, скажу прямо, — вздохнул Гаврильчиков. Теперь выражение его лица напомнило Вершкову завуча, которая любила прийти в класс и скорбно начать: «Не хочется о неприятном накануне восьмого марта, но придется. Ученик седьмого „б“ Вася Пупкин (имена варьировались) выбил окно в учительской. Конечно, можно было бы привлечь детскую комнату милиции, но мы решили не поднимать шума и просто собрать по десять рублей с каждого ученика на покупку нового стекла…»