Тезкой своей внучки Палладас отчего-то величал клеомедянина Эфия по прозвищу Нашептанный, которого около двадцати лет назад они случайно спасли от гибели и привезли на Землю. За прошедшие годы прежний дикарь-пастух не только повзрослел, но и получил хорошее образование. Краем уха Эфимия слышала, что он теперь даже работает с дедом, участвуя в каком-то эксперименте, который затеял академик Савский в своем институте по изучению возможностей человеческой психики. Несколько лет шли разговоры о слиянии управленческой Лаборатории и института, но пока так и оставались разговорами.

Клеомедянин возник на голограмме перед Эфимией и просиял своей неподражаемой улыбкой. Он был в точности таким же и пять, и десять лет назад.

— Вам нужно это увидеть! — сказал он. — Приезжайте!

— Это он тебя увидеть хочет! — встрял дед, высовываясь из-за какого-то кресла весьма сложной конструкции. — Он скромничает.

— О'кей, я еду!

Институт Савского, как это учреждение называли в народе, стоял наискосок к площади Хранителей, по другую сторону от зеркального монстра Управления. Это была новая, уже послевоенная постройка подковообразной формы и относительно небольшая по сравнению с тем же зданием ВПРУ. Видно их было издалека — с набережной одной из местных речушек, которая казалась кристально чистой и кишела стайками серебристых рыбок.

Эфимия перегнулась через гранитный парапет, залюбовавшись игрою мальков под лучами еще холодного весеннего солнца. В Москве многое было «в стиле ретро», как это называла мама, и во время каждого приезда Эфимия открывала для себя в городе восточного материка много нового. Вспомнился Луис — его сейчас тут очень не хватало. Они погуляли бы по этой набережной, ведь это здорово! В Нью-Йорке им вечно приходится спешить по делам, и романтика возрождалась только во время поездок. А ее семнадцатилетние они вдвоем отметили в орбитальном ресторане «У Селены» с великолепным видом на Луну и замечательными отдельными кабинетиками, где ты мог видеть все происходящее, а тебя не видел никто. Там впервые Луис ее поцеловал, сделав вид, что чмокает в щеку довеском к подарку, и совершенно непреднамеренно соскользнув губами к губам…

— Ты где так долго ходишь? — дед встретил ее в вестибюле главного входа.

На нем была бирюзовая блуза, как попало наброшенная поверх обычной одежды. На рукаве светился знак — змея, кусающая себя за хвост. Эфимия не раз слышала, как мать шутила по поводу этой эмблемы — мол, наши продвинутые ученые носят символ средневековой алхимии. Но девушке эти идея нравилась.

— Надевай! Так принято. У меня снимешь!

И он настойчиво всучил ей такую же блузу, отчего-то полагая, что она станет отказываться. А Эфимия не стала.

Они долго петляли по коридорам, пока наконец не попали в его лабораторию.

— Иди, здоровайся, раз соскучился! — крикнул дед.

Эфий отъехал в кресле от стола и помахал девушке рукой:

— Минутку! Сейчас кое-что…

— Ты зарядил?

— Да!

— Так включай! Фимка, ты садись вон туда, сейчас будет интересно.

— Не хочу я садиться!

— Ну, стой, если ног не жалко. А я сяду.

Свет медленно погас, в центре кабинета вспыхнула большая голограмма. Это была уже серьезная, основательная запись, а не домашнее видео для повседневной связи. Картинка была четкой, создавая эффект присутствия. Эфий смеялся, что одно время голограмма его пугала, ведь из-за нее люди могли находиться одновременно в двух местах, а в их племени это считали свойством злых духов «тегинантьеста».

Голографический Эфий улегся на то самое сложносконструированное кресло, с которым недавно возился дед, и голографический Палладас облепил его микросенсорами, попутно объясняя для истории:

— Эксперимент номер сто семьдесят четыре. Испытуемый получил задание: медитируя, в мыслях покинуть сознанием свое тело. Здесь, — биохимик положил руку на один из приборов, — будет производиться динамический анализ крови испытуемого, в том числе на молекулярном уровне. Здесь, — ладонь плавно переместилась на другое приспособление, — постоянный контроль состояния его мозга и нервной системы.

Затем Палладас назвал еще с десяток устройств того или иного назначения и наконец перешел к сути эксперимента:

— Я покидаю кабинет, чтобы не мешать испытуемому.

После этих слов Эфий, лежащий в кресле, остался один.

Реальный Палладас толкнул локтем своего помощника, который сейчас смотрел на самого себя, медленно засыпающего на записи:

— Пропустим, а то Фимка тоже заснет.

Клеомедянин согласно кивнул и сместил дорожку вперед. На голограмме он по-прежнему лежал и спал, но за кадром послышался надтреснутый голос Алана:

— Седьмая минута от начала эксперимента. Данные микроанализа…

На записи возникло изображение, транслируемое микроскопами и компилируемое программой-анализатором. Дед смотрел на голограмму с видом победителя и даже подскочил со стула, чтобы лучше различать выражение лица внучки. Однако Эфимия все еще ничего не понимала. Ей казалось, будто она летит сквозь космос, неизменно приближаясь к некоему гигантскому объекту — галактике, квазару или звездному скоплению. Цель становилась все больше, а потом и вовсе поглотила ее и исчезла, но взамен стали появляться и расти, детализируясь, новые цели — звездные системы. И проникновение все глубже и глубже не прекращалось, и вот уже Эфимия держит курс на плане…