Шрифт:
Приняв решение, я начал одеваться. Надел майку, лифчик, приладил непослушными чулки к резинкам, затем короткие штанишки, шаровары, и был готов. На цыпочках я выскользнул из комнаты. Стараясь не скрипнуть. Часы показывали полночь. Прошел одну, вторую, третью…
— Иван, куда ты? — Я сжался на ходу. Старик Опрыжкин, при полной генеральской форме, сидел в углу, недвижен и суров. — Куда ты собрался?
— Я? Погулять. Во двор.
— Погодь-ка трошку. Ты что-то заливаешь. Нам надо разобраться. Иди сюда! — он приманил меня длиннющим крючковатым пальцем, зажал меж старых костлявых ног и заглянул в глаза суровым, беспощадным взглядом. Белесые глаза из-под седых бровей. Я заревел, старик сломался: «Ну ладно, не отвечай. Давай я почитаю тебе. Достань-ка мне ту книжку! — он указал на полку. Я пододвинул стремянку, забрался на вторую полку, достал тяжелый фолиант в обложке Министерства обороны СССР, «Суворов» — стояло на корешке.
Дед развернул «Суворова» и начал читать: про детство полководца, про Измаил, про переход через Альпы… Невольно я заслушался, увидел наяву. Чудо-богатырей. Вершины Альп. Ущелье Сен-Готарда. Себя на боевом коне… Впрочем, какого хрена? Не спать! Не поддаваться!
Старик пробормотал под нос: «Враги Советского Союза пытаются внушить, что, мол, Суворов был педрила и подавлял поляков… Не выйдет, дудки-с!» — и он согнул костлявые в могучий кукиш, коварно улыбаясь невидимому оппоненту.
— Непобедимая и легендарная. В боях прославленная… в боях прославленная… — он начал заговариваться.
— Пуля — дура, а штык — молодец! — сказал в заключение дед и захрапел. Книга вывалилась у него из рук. Путь был свободен. На цыпочках я вышел в коридор, надел цигейковую шубу, валенки, шапку и дальше — на площадку. По лестницам большого дома спустился в парадное и там на четвереньках, стараясь не дышать, уж было проскользнул меж ног заснувшего солдата.
Раздался чих. И громкий мат. Упала с грохотом винтовка. Я скатился по подвальной лестнице. Беззвучным мягоньким комочком. Немного расквасил нос, но не утратил бодрости первопроходца. Качнуло, чуть не упал. Холодная капля упала на темя. Нашарил выключатель и в тусклом свете прочитал: соси банан тропического леса…
— Что это, е-ка-лэ-мэ-нэ? — рванул заржавленную дверь и вылетел наружу… гудящий темный коридор, почти ни зги не видно… Поехал под ногами пол, я вытянул клешни, уперся в живое тело…
— Ты кто такой? — мохнатая рука впечатала меня в перегородку. Не выдержав, я рухнул на четвереньки.
«ИВАН СУЧАЕВ»
Могучая рука вдавила меня в перегородку, затем приподняла за шкирку. Утробный голос прорычал: «Топи котят!» — А, что? — но было поздно.
За шкирку меня поволокли вдоль темных недр монстра-парохода. Команда расступалась в благоговейном ужасе. Внесли в кабину капитана. Швырнули на ковер. Я приподнялся на локтях: здесь все исполнено сурового морского духа, обшито тесовым деревом. Висят спасательные пояса, портреты Сталина, Калинина, Буденного. И — карта Главсевморпути. Посередине — стол, за ним сидит сам каперанг Папашкин. Он ласково осведомляется: «Какими судьбами? Вы к нам, товарищ?»
— Я, я… — и по-собачьи задышал. — Ну с вами, впрочем, потом. — Папашкин закурил, провел рукой по карте. — Итак, докладываю ледовую обстановку. Наш сухогруз «Иван Сучаев» зажат торосами. До Новой Земли — сто миль. Пока что мы дрейфуем со льдами в районе Карского, а может, Баренцова моря. Сегодня — 15 марта 37-го года. Мы обещали руководству Севморпути и лично товарищу Коробкеру, что к Первомаю доставим изюм зимовщикам Таймыра. Однако непредвиденные обстоятельства… поставили черту на трассе нашей жизни.
— Комбедов! — Папашкин сел на место. — Докладывайте результаты ледяной разведки! Размеры льдин, торосистость…
— Чего там? — старпом привстал. — Наш корпус сплющен, и винт ослаб в натуре.
— И что теперь?
— Необходимо ждать. Пока нас освободят из ледяного плена. Но это может продлиться долго, ужасно долго… быть может, десятки лет. Считайте, что мы, посланники Страны Советов, заброшены сюда на вечну-вахту, и это — судьба полярника.
— Теперь об этом самом, — Папашкин выпрямился, поправил на носу очки. — Товарищи! На нашего «Сучаева» подослан диверсант по кличке Рябинчик (он указал перстом на мой загривок). По предписаниям Морштаба и личной инструкции товарища Сосенского мы попросту обязаны вернуть его в Мурманск, в НКВД, на базу Северного флота. Ведь вы все знаете, с каким заданием наш сухогруз находится на Северном морском пути… Махрюкин, уведите диверсанта!
Махрюкин заломил мне руку, повел по коридору.
Старпом швырнул мне комбинезон и унты: «Рябинчик, прошу одеться. Из центра радиограмма: сидеть на льдине и ждать. Отряд полярной авиации захватит вас сегодня днем — и на допрос в Мурманск. Там ты попрыгаешь!» — он усмехнулся, и желтый глаз его задергался.
В многозначительном молчании поднялись наверх: я, с руками, связанными за спиной, старпом Чударь и боцман Махрюкин.
Команда «Сучаева» была построена на палубе: Папашкин зачитал приказ, нас с Махрюкиным спустили на лед. Над нами — черный ржавый корпус «Ивана Сучаева», звезда СССР. И ослепительное солнце Арктики. Проваливаясь по колено в снегу, мы побрели туда, где вскоре ожидалась посадка самолета полярной авиации.