— Mi amigo, — повторил консул.

Полицейский втолкнул его в дверь и повел к пустому концу стойки.

— Americano, eh? [209] — Голос полицейского теперь уже звучал сурово. — Подождите aqui. Comperende, sefior? [210]

Он ушел за стойку и стал разговаривать с Дьосдадо.

Консул безуспешно попробовал вмешаться, с искренним дружелюбием объяснить свой поступок Слону, у которого был такой мрачный вид, словно он только что отравил очередную жену, чтобы вылечить ее от неврастении. Тем временем Рой Мух, который стоял без дела, вдруг, побуждаемый состраданием, протянул консулу стаканчик с мескалем. Все окружающие снова смотрели на консула. Потом полицейский встал прямо перед ним, по ту сторону стойки.

— Тут говорят, через вас выходит неприятность, потому что вы не платил, — сказал он, — не платил за... э... мексиканскую виску. Вы не платил за мексиканскую женщина. Вы не имеет деньги, ага?

— Имею, — сказал консул, чувствуя, что не может говорить по-испански, хотя только сию минуту великолепно изъяснялся на этом языке. — Si. Да. Много денег, — продолжал он, кладя песо перед Роем Мух. Теперь он увидел, что полицейский красив, у него мощная шея, жесткие черные усики, ослепительно-белые зубы и напускная свирепость сквозит в каждом его движении. Подошел еще какой-то человек в элегантном американском твидовом костюме, с хмурым, жестоким лицом и большими холеными руками. Изредка поглядывая на консула, он негромко переговаривался с Дьосдадо и полицейским. Человек этот, судя по внешности, чистокровный испанец, казался знакомым, консул уже где-то видел его, только не мог вспомнить, где именно. Полицейский прервал разговор, облокотился о стойку и сказал консулу:

— Вы не имеет деньги и хотел красть мой конь. — Он подмигнул Дьосдадо. — Для чего вы хотел ускакать на мексиканский конь? Чтобы не платить мексиканский деньги?

Консул посмотрел на него с недоумением.

— Нет. Ничего подобного. Право, я вовсе не собирался красть вашего коня. Просто он мне понравился и я хотел на него поглядеть.

— Для чего вы хотел глядеть мексиканский конь? На что? — Полицейский вдруг захохотал весело, от души, хлопая себя по ляжкам. Он, по-видимому, добрый малый, и консул тоже засмеялся, чувствуя, что лед наконец сломан. Но вместе с тем полицейский явно пьян, и трудно понять, что же кроется под его смехом. А Дьосдадо и человек в твидовом костюме по-прежнему хранили на лицах мрачную суровость.

— Вы рисовал карта Испании, — допытывался полицейский, совладав наконец со смехом. — Вы знает Испания?

— А как же, — ответил консул. Значит, Дьосдадо рассказал им про карту, конечно без злого умысла, но все же жаль, что он это сделал. — Да, es muy asombrosa. Она прекрасна. — Ведь здесь не Пернамбуко, подумал он, и нет никакой надобности говорить по-португальски. — Яволь. Конечно, сеньор, — добавил он. — Да, я знаю Испанию.

— Вы рисовал карта Испании? Вы есть большевик? Состоите в Интернациональная бригада, учиняете беспорядки?

— Нет, — сказал консул с твердостью и достоинством, но уже ощущая смутное беспокойство. — Ничего подобного.

— Ни-че-го по-до-бно-го? — передразнил его полицейский, снова подмигнув Дьосдадо. Он обошел вокруг стойки, сопровождаемый хмурым человеком, который ничего не пил и не говорил ни слова, а просто стоял с суровым видом, и столь же суровый вид был у Слона, который сердито перетирал бокалы.

— Все в ... начал полицейский тягучим голосом — ...по рядке! — заключил он многозначительно и хлопнул консула по спине. — В порядке. Давай, друг, — предложил он консулу. — Пей. Пей чего ты хочет. Мы тебя давно предприняли искать, — продолжал он громко, слегка насмешливо, пьяным голосом. — Ты убивал человека и скрывался за семь штатов. Мы станем делать над тобой дознание. Мы уже сделали дознание, — правильно я говорю? — что ты есть дезертир с корабля в Веракрус.

Ты говорит, что ты имеет деньги. Сколько денег имеет ты?

Консул показал ему скомканную бумажку и снова сунул ее в карман.

— Пятьдесят песо, вон как. Выходит, ты имеет их вовсе мало. Кто ты есть такой? Англичан? Испан? Американ? Германец? Русс? Откуда тебя приносил чёрт? Что ты здесь делает?

— Я не разговариваю английски, эй, какая есть твой фамилия? — прозвучал над самым ухом чей-то голос, консул повернулся и увидел еще одного полицейского в такой же форме, как первый, но ростом пониже; на его толстом, сероватом, гладко выбритом лице злобно поблескивали маленькие глазки. У бедра висел револьвер в кобуре, но на правой руке не хватало двух пальцев, большого и указательного. Он цинично покачивал бедрами, подмигивая первому полицейскому и Дьосдадо, но избегал при этом смотреть на человека в твидовом костюме. Вдруг он выругался ни с того ни с сего, беспрерывно покачивая бедрами.

— Этот человек есть начальник над муниципалитетом, — дружелюбно объяснил консулу первый полицейский. — Он хочет узнавать, какая есть твой фамилия?

— Да, какая фамилия? — заорал второй полицейский, который уже успел осушить стаканчик, но не смотрел на консула и все покачивал бедрами.

— Блэкстоун, — ответил он серьезно, беря еще мескаля, и подумал, что ведь он для того сюда и явился, чтобы поселиться среди индейцев, разве не так? Только вот беда, у этих самых индейцев, которые его здесь окружают, головы, чего доброго, набиты всякими идеями, как и у прочих умников. — Уильям Блэкстоун.

— Кто ты есть такой? — орал толстый полицейский, которого, кажется, звали Сусугойтеа или вроде того. — Что ты здесь делает? — Он повторял вопросы, уже заданные консулу первым полицейским, которому старался подражать: — Англичан? Германец?

Консул покачал головой.

— Нет. Я просто Уильям Блэкстоун.

— Ты еврей? — спросил первый полицейский.

— Нет. Я Блэкстоун, — твердил консул, качая головой. — Уильям Блэкстоун. Евреи редко бывают сильно borracho.

— А ты есть... э... borracho, да, — сказал первый полицейский, и все захохотали. Теперь вокруг были еще какие-то люди, вероятно из той же шайки, но консул видел их совсем смутно, все они хохотали, лишь человек в твидовом костюме хранил бесстрастное, непроницаемое молчание. — Это есть начальник над садами, — сказал первый полицейский, указывая на него. — Jefe de Jardineros. — Он произнес эти слова почтительным тоном. — Я тоже есть начальник, я есть начальник над трибунами, — добавил он скромно, словно подчеркивая: «всего только над трибунами».