– Моя ты хорошая… - в скорби окликнул Тодор, стиснул кулаки - ногти в мякоть впились, - Не оставлю тебя, Миорица.

Пересилил грезы и слабость, встал, как под ярмом, и - была не была - расколол о камень под яблоней заветный красный кувшин с вороными кониками по бокам.

Бросился вдогонку по царской смертной дороге - гремели голые кости, сталкиваясь оскалами, треском немыслимым. Трубным гулким ревом отозвался белый лунный вол, закинув голову с лирами-рогами.

Взволновалась царская дорога.

Среди многих одну разыскал и узнал Тодор. Живую левую руку к мертвой руке протянул.

Ладонь костяная с ладонью смуглой соединилась - будто сквозь стекло.

На последнем дыхании вспыхнула между ними краденая искра.

– Отдаю тебе огонь, Миорица - сказал Тодор.

И ничего больше не видел. Свалился, как колотый бык, без памяти.

Позднее утро в глаза ударило. Рывком вскочил Тодор на ноги. Краснели черепки разбитого кувшина под яблоней.

А за спиной лаутара у плясового цыганского костра сидела и стряпала девушка. Обе ее косы были темны-вороны, короной заплетены на затылке, чтоб не мешали.

Помешивала в котелке длинной поварешкой, а крыса Яг от нетерпения у костра подпрыгивал на всех четырех, куда не надо узкую морду совал, за что получал по лбу черенком.

Подошел Тодор ближе, сам себе не веря, обернулась девушка навстречу - заиграла на щеке ямочка, а на высокой шее мерно билась под кожей огневая жилка.

Вздымалась грудь от легкого дыхания Миорицы под наборными грошиками мониста.

Ничего не сказал Тодор, принял девушку-найденыша в кольцо рук своих. Распались косы - смешались черные пряди с кудрями рыжими.

Долго стояли. Похлебка из котелка сбежала, зашипела на углях. Тогда только вздрогнули и опомнились.

– Жаль, что след моей матери невесть где простыл. Некому нас иконой благословить, Миорица - посетовал Тодор.
– Даже имени ее не ведаю, чтобы помянуть.

– Разве ты не знаешь, что у каждого - смерть своя. Нет на всех одной смерти. Назови свою смерть именем матери - не ошибешься. Миорицей звали Приблуду, так же, как и меня - ответила девушка и подвела Тодора к шершавому стволу двуглавой яблони.
– Здесь, под корнями, у родника ее погребли старухи.

Над чистым оком немолчной ключевой воды невысоко над землей проступал на стволе неясный лик Матери Всех Печалей, образок бедный, навсегда в кору вросший.

Заскрипели вдалеке по лесной дороге оси цыганских повозок - вардо. Заржали кони, уныло пели возницы. Узнал Тодор голос табора Борко, напролом к обочине бросился, увидел в головах кочевья обветшалый царский вардо на вихлявых колесах. Тянули его, надрываясь, две клячи - бывшие черкасские жеребцы. Догнал Тодор вардо в два прыжка, чуть не насмерть перепугал черноголовых братьев своих, что тащились пешком с семьями, схватил под уздцы упряжных коней и сказал:

– Идем со мной, отец! У меня есть огонь для лаутаров!

По дорожным цепям, по весям, верста за верстой зажигались весенние огни - от табора к табору передавали, от стоянки к стоянке, от ярмарки к ярмарке, от храма к храму. Поначалу тот огонь не обжигал - люди зажигали пучки соломы, купали в нем лица, окунали в пламя младенцев. А потом стал огонь обычно служить. В честь добытчика цыгане стали называть огонь именем Яг.

Округлились бока коней большого Борко. По всему свету песни лились, месили женщины тесто для лепешек, кипятили молоко, грязь и морщины с лиц человеческих слетали, как старая полуда с котлов, души, как змеи, меняли кожу.

Дни текли весело, как встарь. Хорошее дело. Поставил Тодор на окраине табора Борко шалаш-бендер для себя и Миорицы из гнутых ивовых прутьев, из доброй парусины. Яг рядышком нору вырыл. Полдня норой чванился, потом надоело, притащился в тодоров бендер без спросу спать.

Но каждое утро косился большой Борко на лицо Миорицы, узнавал тонкие руки ее, голову наклонял с угрозой, и глаза его алым бешенством наливались.

И стали лаутары поговаривать, что неладно это - одним огонь дал Бог, другим - орел небесный, третьим - волк железный. И только нам - виданное ли дело - крыса!

Стал Яг все чаще увертываться от башмаков и поленьев, что будто невзначай ему в голову летели.

Однажды ранним утром, когда все спали, Миорица зашила дорожный мешок. Тодор забросил его на плечо. Яг, как и прежде, устроился у него на широкой шляпе.

Рука об руку покинули Тодор и Миорица табор Борко и не оглянулись ни разу. Разводил лесные кроны ветер майский, как мосты над их головами.

– Куда же нам податься теперь?
– спросила Миорица.

– Бог подскажет - ответил Тодор.
– А нет, сами догадаемся.