— Речь идет о ваших молодых жизнях, и вы смеете возражать мне?

В комнате мгновенно стало тихо.

Директор Рубин сделал шаг и встал рядом со стариком. Румковский в ответ раздраженно вырвал списки у него из рук:

— Тут не хватает сведений о некоторых воспитанниках. К тому же я только что своими собственными глазами увидел, что многие из прибывших записаны под неправильными или даже фальшивыми именами… В день, когда власти попросят меня доложить, кто именно находится под моей защитой, вы все окажетесь обречены. Дети! Пожалуйста, пусть каждый из вас, когда директор Рубин назовет ваше имя, сделает шаг вперед, скажет, как его зовут и откуда он приехал, а потом отправляется на кухню, там вас осмотрит доктор Зисман.

Почему эту перекличку непременно понадобилось проводить в три часа ночи, на ледяном холоде — никто не спрашивает. Все понимают: если оккупационные власти возьмутся за такую проверку сами, будет гораздо хуже. И все же какое-то ощущение страха и неуверенности вползает под кожу, когда директор Рубин неловким движением поправляет очки на переносице и громко, высоким голосом начинает читать список.

РУБИН (читает):Замстаг, Вернер. Место рождения: Кельн. Отец/мать — неизвестны.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что значит «неизвестны»?

РУБИН: Замстаг прибыл со вторым транспортом. Его не сопровождал никто из родственников, и он не мог назвать родных.

ЗАМСТАГ: Моя фамилия не Замстаг.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А здесь и не сказано «Замстаг». Это вы, господин Рубин, сами написали. Разве нет?

РУБИН: Мы подумали, что должны дать ему фамилию.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ерунда. Продолжайте!

РУБИН (читает):Майерович, Казимир. Место рождения: Лодзь. Отец/мать — неизвестны.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что, опять «неизвестны»?

РУБИН: Вы сами приказали, чтобы детей, разлученных с родителями, привозили сюда.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сколько вам лет, господин Майерович?

КАЗИМИР: Шестнадцатого мне исполняется пятнадцать. Спасибо, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Здесь написано, что вы родились двенадцатого января двадцать шестого года.

РУБИН: Как?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так что вам не может быть пятнадцать лет.

РУБИН: Должно быть, это ошибка, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ладно. Следующий.

РУБИН (читает):Шигорская, Мирьям. Отец/мать…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дайте угадаю. Неизвестны.

РУБИН: Откуда вы знаете?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да вы в своем уме?! Понимаете ли вы, скольких жизней мне может стоить ваша чудовищная невнимательность?!

РУБИН: Нет, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не соблаговолит ли госпожа Шигорская показаться?

Мирьям сделала шаг вперед. Девочка все еще держала в руках альбом с иллюстрированными стихами Торы; она снова протянула его председателю. На этот раз господин презес, явно захваченный врасплох, принял подарок. Потом он внимательно посмотрел на девочку, причем его кривая улыбка становилась все шире.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И сколько же лет госпоже Шигорской?

РУБИН (встревожено):Мирьям Шигорская не разговаривает, господин Румковский.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Разговаривает, не разговаривает — может, она соизволит отвечать сама?

РУБИН: Мирьям Шигорской одиннадцать лет, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для одиннадцати лет она выглядит крупной. Или это новый способ избежать трудовой повинности?

РУБИН: К сожалению, она лишена дара речи, господин Румковский.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не владеет даром речи? Если б она еще и говорила, природа была бы слишком щедрой к юной госпоже Шигорской.

Он хватает Мирьям за руку и грубо тащит ее за собой в кабинет. В дверях он оборачивается и взмахом руки велит Хайе принести тазик и полотенце, нетерпеливо ждет у двери, пока она не вернется с требуемым, потом входит в кабинет и запирает за собой дверь.

Долго-долго все просто стоят — перепуганные, захваченные врасплох — и смотрят на закрытую дверь. Через какое-то время изнутри доносятся слабые звуки. Ножки стула процарапали по полу; что-то тяжелое ударилось о стену и покатилось. Удары и стук повторяются несколько раз. Потом раздается голос председателя, глухой и сердитый. И тоненький дискант — голос Мирьям. Значит, она все же не немая! Голосок звучит так, словно девочка хочет говорить громко и настойчиво, но что-то или кто-то не дает ее словам вырваться наружу.

Опять скрежет ножек стула по полу, опять что-то ударяется о стену и катится.

Потом становится тихо. Пугающе тихо.

Дебора первая стряхивает с себя оцепенение. Она бросается в комнату Розы и начинает колотить по клавишам рояля. Потом ритм обретает форму, и клавиатуру сотрясает старая еврейская песня протеста, которую юные актеры Зеленого дома уже исполняли до этого: