Живой тотем второго, более аскетичного и радикального сквота в особняке района Саматия — белая болонка, у которой нет конкретного хозяина и которая живет и кормится сразу на всех этажах особняка. Здесь живут режиссер, писатель и несколько музыкантов, их доходы гораздо скромнее, чем в таксимском сквоте, и потому, наверное, вся собственность в их доме объявлена необсуждаемо общей. Здесь не стесняются слушать «Дорз» и «ЭйСи/ ДиСи». На закате длинноволосые — для Турции это до сих пор редкость — обитатели саматийского сквота с воодушевлением смотрят на видео, как какие-то японские энтузиасты хором исполняют «Smoke on the water» на народных самурайских инструментах, барабанах и смычках. Эта редкая версия песни стала гимном общины и заглушает азан, влетающий в открытые окна. Потом все жарят на решетке общую курицу во дворике с пальмой, вишней и цветущим гранатом, не забывая подкармливать местных кошек и наблюдая за их дракой из-за куриных костей, обсуждают биологическую и социальную сторону конкуренции и взаимопомощи, ссылаясь на Кропоткина. Общая болонка, демонстрируя врожденный шовинизм, бешено лает на кошек и, кидаясь ко всем по очереди, страстно протестует против того, чтобы им доставалось мясо, ведь кошки не обитатели сквота и не члены братства, на что обитатели сквота напоминают болонке о необходимости поддерживать приятельские отношения с местным населением. Местное население, судя по одобрительным и шутливым выкрикам с ближайших балконов, к сквоттерам относится прекрасно и воспринимает их как некий современный аналог дервишей, чудаков и вообще бесплатное реалити-шоу, за которым можно следить каждый день. Про свою тотемную болонку сквоттеры говорят: «Единственная турецкая девушка, которая готова с нами жить».

Действительно, для большинства турецких девушек, даже очень университетских и богемных, сквоттерский образ жизни неприемлем, а весь этот японский дым над водой их отпугивает. Такая проблема решается за счет множества девушек приезжих, которые останавливаются в обоих сквотах, списавшись с их обитателями по Интернету и пользуясь этим местом как бесплатным хостелом.

С иврита это слово переводится как «община».

В 1980-х годах, когда кибуцы Израиля переживали свои лучшие дни, в 250 общинах проживало в общей сложности 120 тысяч человек. С тех пор и число общин, и число жителей в них несколько (но не фатально) уменьшилось. Какие принципы были положены в основу этих еврейских поселений, первые из которых появились в Палестине около ста лет назад? Общее имущество («нет больше ни частной собственности, ни частной жизни») + всеобщее вооружение + отмена права наследования + отмена (внутри общины) всех товарно-денежных отношений + отказ от наемного труда + работа всех для общины + раннее отселение детей от родителей.

Кибуцы оказались незаменимы в условиях военных действий. Они легко превращались в укрепленные и обороняемые «до последнего человека» крепости. Они накормили Израиль на стадии возникновения этого государства, поскольку никогда не рассчитывали на натуральное хозяйство и самообеспечение и всегда поставляли результат общинного труда на рынок. До сих пор 4 % населения Израиля, живущего в кибуцах, производит почти половину (более 40 %) всей сельхозпродукции. И это притом, что не все кибуцы аграрные, есть и рыбацкие, есть кибуцы — мебельные фабрики и т. п. Согласно изначальной философии кибуцев социальное в человеке должно стать сильнее частного, если этому способствуют условия, воспитание и круговая поддержка. Поэтому в кибуце нет более дорогого и более дешевого труда: община старается выплачивать каждому по потребностям, исходя из общих возможностей. Результат труда и удовлетворение потребностей никак не связаны. Но равенство не должно означать усреднения, и твой «личный счет» в общине зависит и от того, сколько лет ты прожил здесь, и от твоего возраста, и от числа твоих детей, и т. д. «Личный счет» — это не заработная плата в рыночном ее понимании, но столько денег, сколько община считает нужным и возможным тебе выделить, оценивая тебя по самым разным признакам, но не по пресловутой «эффективности».

Там, где тебя все знают, никому не нужно «статусное потребление», которое сообщало бы окружающим о том, кто ты и как к тебе относиться. И потому все вещи там используются функционально, пока не испортятся, а не пока утратят «модность» и будут заменены другими, более статусными, на рынке.

В кибуцах считали, что политическая демократия неизбежно превращается в спектакль и манипуляцию без демократии экономической, то есть без реального равенства имущественных возможностей, а не только абстрактных «прав». Средний размер общины — 200 человек. Все решения принимает еженедельное общее собрание и постоянно сменяемые его представители — координаторы разных сфер деятельности общины. У всех должен быть опыт участия во власти и право побыть таким «временно назначенным» начальником. Не должно возникать профессиональных управленцев и постоянных начальников, то есть бюрократии как отдельного слоя со своими интересами, — «все знают, как устроен кибуц и как принимаются решения». Некоторые общинники не ходят на еженедельные собрания и не участвуют в самоуправлении, находя себе более интересные дела, это их право отказаться от власти, доверившись более активным общинникам.

Израиль замышлялся в кибуцах как общество взаимопомощи, а не конкуренции. В первые годы его официального существования предполагалось объединить все общины в единую «коммуну коммун», чтобы исключить рыночные конкурентные отношения не только внутри общин, но и вовне. Однако этот план не удался — успешные общины быстро отказались тянуть менее успешные и помогать им, и «коммуна коммун» распалась, лишний раз подтвердив, что помогать, делясь последним со своим соседом, — это совсем не то же самое, что помощь незнакомому тебе «далекому другу». Кибуцы быстро вернулись к идее автономных и самостоятельных сегрегаций. В 1950–1960-х годах многие кибуцы пережили расколы по вопросу о степени и формах обобществления, общину взрывали споры о том, какую модель предпочесть: троцкизм, маоизм, анархо-синдикализм, «частичный» социализм или «равенство библейских пророков»? Доходило до насильственных столкновений и деления одной общины на несколько. Сейчас кибуцы делятся на общинные (классические — их все меньше) и смешанные, где обобществление не такое строгое и полное, — их все больше. Разнятся отдельные общины и по стилю, и по идеологии: марксистские, милитаристские, пацифистские, ортодоксально-религиозные, фольклорные. Частная собственность на Святую землю и возможность ее продажи по-прежнему считаются в Израиле социальным и религиозным преступлением, и в кибуцах видят в этой идее «корневую основу» еврейского государства. В целом можно сказать, что большинство кибуцев прошли путь от микрокоммунизма к микросоциализму, то есть к возврату отдельных элементов частной жизни и «разумного неравенства». Дети стали ночевать (при желании) в домах родителей, тогда как в классическом кибуце они образовывали «коммуну внутри коммуны» и жили отдельно, чтобы ослабить вредящую общине семейственность. «Третье поколение», выросшее в кибуцах, как и остальная израильская молодежь, воспринимает свои общины более критично, чем их родители, и, даже сохраняя верность сельскому труду, все чаще выбирает «мошавы» — фермерские кооперативы, в которых нет никакого социализма. Если в ранней модели жизни общинника предполагалась ежедневная смена деятельности, чтобы сделать его «универсальной личностью», сейчас в большинстве общин возникла не только специализация труда отдельных людей, но и специализация самих общин. Одни кибуцы занимаются только финиками, другие — только апельсинами, третьи — только рыбой и т. п. Теперь можно просто жить в современном кибуце и вносить оговоренную сумму в его бюджет, зарабатывая деньги за пределами общины, если никто из других общинников не выступает против этого. Внутри кибуца, конечно, остается бесплатным лечение, обучение детей, высшее образование в городах за счет общины и все коммунально-ремонтные службы. Всех по-прежнему кормит бесплатная столовая, но все большее число людей предпочитают обедать дома с семьей. Становление Израиля в его романтический (и почти «социалистический») период было бы невозможно без кибуцев, но впоследствии рыночные принципы постепенно начали подтачивать общины извне. Чтобы убавить себестоимость своих продуктов и не быть вытесненными с рынка, большинство кибуцев начали нанимать временных сезонных работников, не имеющих, конечно, никаких привилегий, то есть кибуц регулярно превращается в коллективного эксплуататора. Нанимается туда молодежь, для которой это временное приключение, туристы, новоприбывшие репатрианты. Для того чтобы получать сопоставимую с кибуцниками оплату труда, голосовать на собрании и пользоваться всеми общинными льготами, нужно прожить и проработать в общине минимум два года, но последнее слово все равно остается за общим собранием.

Этот тип еврейский общины постоянно подчеркивает свою отдельность, ставит защитный фильтр между собой и остальным миром. Жители кибуцев очень часто считают именно себя подлинными израильтянами, хранителями еврейских традиций праведной жизни и сутью всего израильского проекта. В целом мутации кибуцев связаны с несбывшимися надеждами левых сионистов на мировой социализм, временными, переходными формами к которому кибуцы себя как раз и видели.

Принято шутить, что высокомерие кибуцников — это их психологическая компенсация за отсутствие собственности. В некотором смысле они евреи, которые даже в собственном возрожденном государстве сочли полезным придерживаться древней идеи гетто. В средневековой Праге времен рабби Лёва и Голема сама возможность евреев жить в гетто, не смешиваясь с христианским большинством и имея собственную администрацию, считалась привилегией, дарованной королем. То же самое можно сказать о гетто Балат в Стамбуле или острове Джудекка в Венеции, где еврейские купцы жили на привилегированном и отдельном положении, пока решением дожа их принудительно не переселили на другой остров, в «совсем другое» гетто. Даже вне зависимости от того, были ли конкретные гетто добровольной, желательной сегрегацией или принудительной, вынужденной, учитывая своеобразие еврейской истории, очевидно, что представители этого народа очень склонны к идее повышения качества человеческих отношений в своем кругу совместно живущих за счет ослабления и редукции отношений с обществом, окружающим этот «свой круг». Социалистические надежды XX века наложились тут на формировавшуюся веками ментальность.

Мягкой формой «неполной» или «происходящей прямо сейчас» добровольной сегрегации можно считать самоуправляемый кооператив при условии, что он является для участников не только местом работы, но и субкультурой, определяющей их идентичность, местом, в котором они проводят большую часть своего времени и где реализуют свои творческие амбиции, не обращаясь за этим к «большим структурам большого общества». На черном знамени трудовой коммуны книжников из московского «Фаланстера» изображен Фурье, Бакунин, Маркс, Махно и В. И. Ленин, удачно загримированный под «рабочего Иванова». Но в разговоре главный харизматик этого уникального (для России) эксперимента Борис Куприянов называет личные и немного иные идеологические ориентиры: Сорель, Ги Дебор, Тони Негри.

Внутри первоначальной группы энтузиастов быстро выделяется «ядро» — люди, которые много времени проводят внутри проекта и вместе: складывается язык, собственная мифология и история, аура, отношения, подобные семейным. Самые сильные эмоции, самые важные мысли и самые полезные контакты люди получают там, на собственной сконструированной под и для себя территории, а не где-то еще. Это одинаково далеко как от традиционной «работы» или «учебы», так и от традиционного «отдыха». Уже стала знаменитой объясняющая успех и жизнеспособность «Фаланстера» фраза Куприянова: «Чтобы сделать классный книжный магазин, в нем нужно жить!»