— Ты как? — Шумилов присел подле него и приподнял полу пиджака, желая рассмотреть рану.

— Я не ранен, — пробормотал Антонин. — Просто удар по сердцу был очень сильный, прямо дух вышибло. Я полежу пока немного, приду в себя…

— Как же так? — поразился Шумилов. На тонком льняном пиджаке Антонина чётко отпечатался длинный и узкий след острия лопаты, прорезавшего ткань наподобие бритвы. Между тем, на рубашке никаких повреждений не было, как не было и следов крови.

— У меня иконка… образок в кармане нагрудном… лопата по нему ударила. Спас образок, матушкин подарок, — дрожащей рукой Антонин извлёк из внутреннего кармана довольно большой — дюймов шесть на четыре — потемневший образ Смоленской Богоматери. Удар лопаты пришёлся почти по его середине и расщепил дощечку, на которой был выписан образ.

— Чудны дела Твои, Господи! — Шумилов с чувством перекрестился. — А я уж думал… не уберёг вас.

— Бог не попустил, стало быть, — вздохнул Антонин.

— Признаюсь, я почувствовал подвох; уж больно легко этот негодяй согласился нам рассказать о своих проделках. Он просто усыплял мою бдительность, а сам готовился неожиданно ударить.

— Вы словно оправдываетесь, Алексей Иванович, — улыбнулся Антонин. — Это совершенно не нужно! Идите лучше к этому гаду, а то неровён час, он очухается, ещё какую подлянку нам устроит. Я полежу тихо пару минуток и потом поднимусь, подсоблю вам…

Шумилов вернулся к Хёвинену, по — прежнему лежавшему без движения и пнул его ногой по рёбрам. Получилось не так чтоб очень сильно, но чувствительно.

— Давай, шельма, подымайся, шевели маслами. В полицию сейчас поедем! — прикрикнул он на колдуна.

Хёвинен никак не отреагировал на сказанное. Шумилов пару раз обошёл вокруг ничком лежавшего тела, затем присел и подняв голову за волосы, заглянул в лицо шведу. Иссиня багровый цвет лица Хёвинена очень не понравился Алексею. Стремясь не выказать внезапно накатившего волнения, Шумилов перевернул тело на спину, оттянул пальцами веки на обоих глазах и прикоснулся к глазным яблокам. Это был старинный казацкий приём проверки того, жив ли человек.

— Ну, что он там? — встревоженно спросил Антонин, приподнимаясь на локтях.

— Преставился…

— Точно ли? Послушайте сердце!

— Какое там сердце… — Шумилов обречённо махнул рукой и обессилено опустился на колени перед трупом. — Нет у нас больше свидетеля. Александра Егоровна о таком исходе может только мечтать. Теперь мы ничего не докажем.

Антонин молчал. Словно враз обессиленный, сидел он рядом с Алексеем, понурив голову, устремив невидящий взгляд в песок. Искоса взглянув на него, Алексей подумал: «Вот кому сейчас по — настоящему плохо».

— Гадина! Какая же она гадина! — с мукой, срывающимся голосом проговорил Антонин. Его рука, захватывая выкопанный из ямы песок, судорожно сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. — А ведь он всегда был терпим с нею! Другой бы прибил за измену, а он…»

Алексей Иванович понимал, что сейчас чувствует Антонин. Понимал это состояние, когда ком подкатывает к горлу и становится невозможно произнести ни слова, когда злые слезы, неспособные пролиться, наполняют глаза, когда сдерживаемая ярость заполняет все сердце. Видимо, где — то в тайниках души у Антонина еще теплилась надежда, еще жило сомнение — а вдруг все — таки Александра невинна? Вдруг это какая — то чудовищная ошибка? Теперь же сомнений не осталось. И предстояло научиться жить с этой страшной мыслью, что жена брата — его убийца.

Прошло несколько минут, прежде чем Антонин пришел в себя. Ветер шевелил его волосы. Степь была залита ярким летним солнцем. Где — то высоко — высоко в небе парил коршун. Надо признать, что все насмарку. Всё получилось совсем не так, как планировал Шумилов. Дело провалилось как раз в ту минуту, когда оно фактически уже было решено.

Антонин медленно встал, подошёл к телу, сел подле Шумилова, потирая ушибленную ударом лопаты грудь, спросил негромко:

— Что же теперь будет? Закрываем расследование?

— Нет, Антонин, — сурово произнёс Шумилов. — Расследование мы не закрываем. У нас есть сто девять причин, по которым мы не можем оставить дело в том виде, в каком оно есть сейчас. Во — первых, оставив всё, как есть, мы рискуем быть обвинёнными в убийстве Мартти Хёвинена…

— А остальные сто восемь причин?

— После подобной весомой причины остальные сто восемь представляются уже несущественными.

Антонин горестно усмехнулся:

— Вы шутите, я, кажется, начинаю понимать ваш юмор.

— Это значит мы сработаемся. Как говорили фельдфебели во времена рекрутчины: трудно только первые двадцать четыре года, а за год до увольнения появляется привычка… Вот что, Антонин: нам придётся скрыть тот факт, что смерть Мартти Хёвинена произошла здесь и сейчас. Это очевидное и серьёзное нарушение закона, но если вы хотите отомстить за брата, другого выхода у вас нет.

— Я всецело полагаюсь на вас. — Антонин вскочил и встал навытяжку, готовый сорваться и бежать по первому слову Шумилова.