Каждое утро, Усама, я так счастлива быть Петрой Сазерленд.

Наступил сочельник, Усама, и вышла новая версия «СЕРДЦА АНГЛИИ» с рождественскими колокольчиками. На Щитах надежды повесили лампочки. У каждого шара своя тема, есть огромные звезды, и свечи, и снеговики. Ночью выглядит удивительно, там, где раньше было небо, горит миллион электрических лампочек. Правда, теперь не видно лиц. На шаре больше нет моего мужа, теперь вместо него красно-белый Санта-Клаус. А вместо моего мальчика олень Рудольф.

Уже сочельник, Усама, и сегодня утром я решила, что ты все-таки прав. То есть я много думала об этом, потому что по вечерам особенно нечем было заняться. Некоторые люди жестоки и эгоистичны, и мир был бы лучше без них. Ты с самого начала был совершенно прав, некоторые люди заслуживают, чтобы их сожгли.

Сегодня утром в семь часов пришли судебные приставы, чтобы выселить нас из квартиры. Они не виноваты, они просто выполняли свои обязанности, причем вряд ли они получали такое же удовольствие, какое получаю я, расставляя банки. Они очень сожалели о том, что должны были сделать. У них был такой несчастный вид, что я велела им подбодриться и налила по чашке чаю. Они сказали, что я могу совершенно не торопиться и собрать все вещи, но я сказала им, чтобы они не беспокоились. Я положила в спортивную сумку свою косметику и вещи из «Харви Николс» вместе с Мистером Кроликом. Потом взяла сына за руку, и мы покинули Веллингтон-Эстейт.

В это утро было холодно и свежо, небо было ярко-голубое и лед лежал на тротуарах. На Бетнал-Грин-роуд мы съели «Макзавтрак» в «Макдоналдсе», и в туалете я переоделась в Петрину одежду. Там же в зеркале я наложила на себя Петрино лицо, а свой старый адидасовский тренировочный костюм сунула в унитаз. Так что если ты, Усама, когда-нибудь думал, почему туалеты в «Макдоналдсе» всегда забиты, теперь ты знаешь одну из причин. Потом я пошла с сыном в гараж «Шелл» и сказала, что у меня в машине кончился бензин. Мне дали купить пятилитровую пластмассовую канистру и наполнили ее неэтилированным бензином. Люди такие услужливые, когда ты дрожишь от холода в блузке «Эрмес», потому что оставила свое пальто в машине. Перед тем как уйти из гаража, я купила симпатичную серебряную зажигалку «Зиппо». Я попросила заправить ее для меня, я сказала, что не хочу забрызгать себе одежду. Работник зажег ее, чтобы проверить, и на ней вспыхнул красивый яркий огонек, а потом он захлопнул крышку и передал зажигалку мне.

У гаража я сунула зажигалку в карман, а канистру в сумку. Мы пошли на Кембридж-Хит и сели на автобус Д-6, поднялись на второй этаж и сели впереди. Мой сын всегда обожал ездить в автобусе на втором этаже. Он прыгал и кричал, он так радовался, но я была очень спокойна, я знала, что должна сделать. У Майл-энд мы пересели на 277-й автобус.

Оказалось совсем нетрудно добраться до небоскреба в Кэнери-уорф. Охранники только кивнули мне, пропуская. Я же Петра Сазерленд. Которую показывали по телевизору. Я провела сына в лифт, и мы поднялись на этаж «Санди телеграф». У стойки в приемной девушка слегка растерялась, потому что ей казалось, что она уже видела, как я проходила утром. Я улыбнулась и сказала, что пришлось вернуться за спортивной сумкой. Я показала ей сумку, она улыбнулась и пропустила меня.

Петра говорила по телефону, когда мы с сыном вошли в ее кабинет. Она сидела ко мне спиной и говорила, НЕТ, Я НЕ ГОВОРИЛА ШОТЛАНДКА, Я ОТЧЕТЛИВО ПОМНЮ, ЧТО СКАЗАЛА ТАРТАН. Она не повернулась, пока не услышала, как щелкнул замок, когда я заперла дверь за нами. У Петры был потрясающий кабинет. Он находился прямо на углу башни, и было видно весь распростертый под ней Лондон, и дома поблескивали под голубым утренним небом.

Петра широко раскрыла рот, но я не дала ей возможности заговорить. Я решила, что она сказала уже достаточно. Я взяла приз лучшему ведущему рубрики из сплошного стекла и шмякнула ее по голове сбоку. Она упала в офисное кресло без сознания. Я повернулась и посмотрела сквозь стеклянные стены ее кабинета. Никто не смотрел. На стекле были жалюзи, и я закрыла их, чтобы нас никто не увидел.

Я смотрела на Петру, у нее явно была сломана одна скула, и мне стало тошно, когда я вспомнила, что целовала эту щеку. Я вспомнила, как потянулась для этого из ванны, а внизу трепетали свечи. Я не хотела думать о сломанной скуле Петры, и тогда я достала из сумки пятилитровую канистру и стала разливать бензин. Я полила весь ковер вокруг Петриного кресла, и полила все Петрино кресло, и полила всю Петру, пока ее белый кашемировый свитер весь не промок и не прилип к телу. Было нечем дышать из-за паров бензина, и Петра стала задыхаться и пришла в себя. У нее слезились глаза, а из носа текли сопли и кровь.

— О, нет, ой, господи боже мой, пожалуйста, ты же не убьешь меня, правда? — сказала она.

Я ничего не ответила, только достала из кармана зажигалку, открыла крышку и подняла ее, и Петра Сазерленд начала извиваться в кресле, но не могла встать, она все говорила НЕТ НЕТ НЕТ. Сын не обращал на нас внимания, он смеялся и бегал по кабинету, стучал в стеклянные окна и смотрел на пылающий Лондон под нами. СМОТРИ МАМА, показывал он. ЧТО ЭТО ГОРИТ? Это новое здание компании «Суисс Ре», малыш. А ЭТО ЧТО ГОРИТ? Это собор Святого Павла. А ЭТО ЧТО ГОРИТ? Помолчи секунду, милый, мама очень занята.

Я посмотрела на Петру, я посмотрела прямо в ее глаза.

— Господи, да ты совсем рехнулась, — сказала она. — Там никого нет, ты сама с собой разговариваешь, о господи, господи, тебе нужна помощь, я могу тебе помочь, не надо, не делай этого, пожалуйста, пожалуйста, опусти зажигалку, мы тебе поможем, пожалуйста, тебе ничего за это не будет, я обещаю.

Я просто смотрела на нее, я ушам не верила, что она опять обещает.

— Почему ты это делаешь? — сказала Петра. — Пожалуйста, скажи. ПОЧЕМУ?