Федосья Ивановна. Да ты что, враг, что ли, своей дочери? Слишком на двадцать лет он ее старше, человек души язвительной. Одно прискорбие, вот и вся ее судьба с ним. Семен не хорош, так свет не клином сошелся. Обожди!

Пелагея Климовна. Чего? Чтоб слава пошла? Эх, маменька! Вы вон смотрите в книжку, да много ль видите, не знаю, а я все кругом поглядываю, все кругом, так кой-что вижу. (Тихо.)С барином прогулки пошли… Хорошего ждать прикажете?

Федосья Ивановна. Аль ты и вправду заметила что?

Пелагея Климовна. Ничего пока. А будем ждать — так и дождемся. Вы баловали, вы всему потакали, а я нет-с не буду!

Входит Семен.

Те же и Семен.

Семен. С праздником.

Федосья Ивановна. Здравствуй, Сеня.

Пелагея Климовна. Что ты сегодня приглаженный какой, словно тебя корова языком прилизала?

Семен. А что ж, ничего. Быдто мы и не люди?

Пелагея Климовна. Еще бы. В такое место шедши, как не прилизаться! Эх ты, рыжий! Стало быть, цвет-то и красный, а не очень прекрасный, ха-ха-ха. (Смеется и уходит.)

Семен. Федосья Ивановна, это за что ж так?

Федосья Ивановна. Оставь, Сеня. Ты знаешь, она на язык какова. Всякого костит. Садись-ка. Что скажешь хорошего?

Семен. Я-то? Что-то уж забыл о нем, о хорошем-то, Федосья Ивановна, я, значит, по делу. Тятька прислал.

Федосья Ивановна. По какому?

Семен. Узнать, какое выйдет решенье; потому обнадежности с вашей стороны всегда было достаточно, а теперича вдруг другой оборот.

Федосья Ивановна. Эх, Сеня! Добрый ты парень, и очень бы мне хотелось тебя взять, да видишь, какие времена пришли. Нашему слову цены мало. Поговори сам с Наташей, поспроси, а уж на меня не надейся.

Семен. Затем и пришел, чтобы, то есть, развязка была… А то и самому мне лихо, и от батьки брань.

Входит Наташа.

Те же и Наташа.

Семен. Наталье Михайловне.

Наташа. Здравствуйте, Семен Иванович.

Федосья Ивановна. Наташа, вот он пришел насчет того… ну, сама знаешь… Было мое на то желание; потому росли вы вместе, семьи он хорошей… Ну, а теперь ты уж можешь сама рассудить. Дело это большое. И советовать-то взять на душу трудно, а не то что приказывать.

Семен. Да, уж это верно, Наталья Михайловна; сами ответ дайте.

Наташа. Да я уж вам сказала.

Семен. Сказать-то сказали, да это все равно, что так… потому с гневом было.

Наташа. И с гневом и без гнева одно услышите: не могу и не хочу. Довольно?

Семен (вздохнув). Теперь довольно. Значит, только и всего? Ну, Наталья Михайловна, дай вам бог час на предбудущее… а мы, известно, мотай головой, встряхивай тоску, да и сиди за печью, утирай вот эти места (показывает на глаза). Благодарим!

Наташа. Семен Иванович, ведь я, ей-богу, не хочу вас обидеть, а не пара мы. Вы найдете себе и не такую, как я, лучше гораздо: красивую, полную. А меня забудьте.

Семен. Легко это, оченно легко! Ровно гвоздь в стенку: стукнет молотком — и есть, а там дерг клещами — и нет. Нет, Наталья Михайловна, теперича во мне этой самой постылости к жизни с пудовку. Одно только и осталось, что зелено стекло к губам… Матушка Федосья Ивановна, родненькая! Благодарю вас за ваше неоставление. Выходит дело так: коли мужиком пустили по свету, так на барышню и не зарься. А только тепериче (утирает слезу)чувства у нас много… и так надо сказать, что без всякой фальши (ударяет себя в грудь). Прощенья просим.

Входят Пелагея Климовна и Щемилов.

Те же, Пелагея Климовна и Щемилов.

Щемилов. Федосье Ивановне наше завсегдашнее. Наталье Михайловне.

Пелагея Климовна (Семену). Батюшки, да он в слезы впал! По ком это?

Щемилов. Хе-хе-хе, ай да парень! Пришел в люди и нюни распустил.

Семен. А вам что? Ну и распустил. Туда ж смеяться. А вы лучше спросите, о чем плачу. Вас увидал. От радости и прошибло.