Каждое утро я следил за тем, чтобы она принимала лекарства, но при этом прекрасно знал, как легко в прошлом поведение ее начинало меняться, переход к депрессии или маниакальному состоянию происходил на удивление быстро, и мне страшно не хотелось нарушать это хрупкое равновесие.

С другой стороны, я понимал: она должна знать правду. Чувствовал, что боль и гнев, копившиеся во мне, могут вырваться наружу. Боялся, что сам сойду с ума от всего этого, что в голове у меня произойдет какой-то сдвиг, что впоследствии может самым пагубным образом сказаться и на мне, и на Софи. Возможно, я поступал эгоистично, но мне просто необходимо было разделить это знание с кем-то, выговориться и облегчить тем самым ношу. Может, мне следовало обратиться к кому-то из больничных психиатров, чтобы назначили лечение, но лишь Софи была единственной, кто мог мне по-настоящему помочь.

И вот я начал с того, что рассказал ей о неожиданном появлении отца в Аскоте, о том, какой шок испытал, узнав, что он вовсе не погиб в автокатастрофе, как мы считали все эти годы.

— Но это же здорово! — воскликнула она. — Ты всегда так хотел иметь отца.

Затем я рассказал ей, как отца убили на стоянке у ипподрома, как он умер затем в больнице. Она огорчилась и вся как-то сразу сникла.

— Но за что его убили? — спросила она.

— Думаю, просто хотели ограбить. А потом убийцу спугнули, — ответил я.

Я считал, что пока что еще рано сообщать ей о микрокодерах, поддельных паспортах, о завернутых в голубой пластик пачках денег. И еще лучше не напоминать ей о красно-черном рюкзаке отца, который я нашел в обшарпанной гостинице в Паддингтоне и за которым уже при ней приходил убийца.

— Но ведь и тебя тоже могли убить, — с ужасом пробормотала она.

— Я был готов отдать грабителю деньги, но отец сказал ему, чтобы проваливал к черту, и еще ударил его в живот. Думаю, поэтому он его и зарезал.

Софи вроде бы поверила.

— Почему ты мне сразу не сказал? — спросила она.

— Просто не хотелось огорчать тебя перед консилиумом, — ответил я. Этот довод показался ей вполне резонным. — Но это еще не все, любовь моя. Далеко не все.

И я рассказал ей о маме и о том, что и она тоже погибла вовсе не в автокатастрофе. По возможности деликатнее, рассказал ей о пирсе в Пейнтоне и о том, что мою маму нашли убитой на пляже под этим самым пирсом.

— О, Нед, — пробормотала она, глотая слезы.

— Я тогда был еще младенцем, — добавил я, стараясь ее утешить. — И ничего об этом не помню. Представляешь, совсем ничего не помню о маме. — Само собой, Софи никогда не была с ней знакома.

— Но как ты узнал? — спросила она.

— В полиции рассказали, — ответил я. — Они проверяли отца на анализ ДНК. В то время все думали, что это он убил ее, а потом сбежал. Поэтому бабушка с дедушкой и придумали эту историю об автокатастрофе.

— Как, должно быть, они страдали, — вставила Софи.

— Да, но и тут не все так просто, — пробормотал я.

И дальше я рассказал ей, что мама была беременна, а потом как можно осторожнее и деликатнее объяснил, что ребенок был от деда, который и задушил ее, чтобы никто не узнал.

Она долго молчала, я держал ее за руку.

— Но тогда почему твой отец сбежал? — спросила она.

— Ему приказали, — коротко ответил я.

— Кто?

Софи прежде любила моих деда и бабушку, точно они были ей родными. Теперь же, когда я выложил всю эту ужасную историю о нашей милой дорогой бабуле, отношение должно было резко поменяться. Ведь именно бабуля была виновата в том, что я рос без отца, именно она, скорее всего, сыграла решающую роль в убийстве мамы.

Софи до сих пор не могла поверить.

— Ты это точно знаешь? — спросила она.

Я кивнул.

— Выяснил только вчера, — ответил я. — Когда ездил ее навещать.

— И она рассказала тебе все это? — недоверчиво воскликнула Софи.

— Да.

— Но как? Она ведь окончательно съехала с катушек. Обычно не помнит даже, что подавали на завтрак.

— Вчера, когда я навещал ее, настал момент просветления, — ответил я. — Удивительно, но факт. Она не могла вспомнить, кто ты такая, зато прекрасно помнила, что происходило тридцать шесть лет тому назад.

— Она хотя бы раскаивается? — спросила Софи.

— Нет, не заметил. И мне кажется, именно это труднее всего перенести.

Мы сидели в машине и довольно долго молчали.

А вокруг было полно счастливых семей: мамы и папы с ребятишками, они спускались и поднимались по холмам, выгуливали собак, запускали воздушных змеев. Словом, вели себя, как все нормальные люди в воскресный день.

Ужас был только в нашей машине, в наших с Софи головах.