Обеденный зал был еще одним осколком тех, советских времен. Шедченко даже повел взглядом по стенам, отыскивая портрет Маркса или Ленина. На Украине ему приходилось их встречать – в не основных помещениях властных структур. То ли какая-то легкая самоирония демократов… впрочем, они на нее редко способны… то ли стыдливая инерция сознания. Так, наверное, стояли идолы Перуна в сараях киевских хором после Крещения. Вроде бы брошенные на дрова, но все никак руки не доходят.

Портретов не было никаких. Только тканые панно, но достаточно провисевшие, чтобы казаться родными.

– Садись, Коля! – Хайретдинов привстал из-за стола, добродушно улыбнулся. – Позавтракаем, да и за помин души выпьем.

Шедченко подошел, отчаянно стараясь расслабиться. Такие помещения всегда угнетали его.

– За чей помин, Рашид Гулямович?

– За раба Божьего Аркадия. Ах нет, нельзя. Нехристь, иудей. И за Фархада нельзя.

– Профессор?!

– Да, Коля, да. Его достали. Ты садись. Рыбку будешь? – Рашид Гулямович чуть ли не стлался перед ним. При этом не теряя ни грамма достоинства. Этакий образец восточного гостеприимства.

– Рашид Гулямович…

– Зови меня просто Рашид. Хорошо?

– На брудершафт придется выпить, – с некоторым усилием сказал Шедченко.

– Давай.

Николай сел рядом с Хайретдиновым. Овальный стол был сервирован на двоих. Полностью сервирован. И никого в комнате.

– Я подумал, – разливая в рюмки «Довгань», сказал Хайретдинов, – лучше холодное поедим, да зато поговорим спокойно. Правильно?

Он улыбнулся. Черт. Хорошая улыбка. Ей хотелось верить.

– Конечно.

– Ну давай, Николай Иванович…

Хайретдинов встал, они переплели руки. Смешной ритуал мужской дружбы, замена кровного братства. Вино есть кровь, а кровь – вино.

а водка, очевидно, лишь концентрат крови…

– Будем жить, Коля…

Они поцеловались, троекратно, и Шедченко с удивлением почувствовал – он не испытывает ненависти к этому человеку. И даже не чувствует его хозяином, идиотом-политиком.

Это что же, судьба Силы? Служить???

– Из всех Посланников тот, что пришел к тебе, был мне наиболее близок, – сказал Визирь. – Поверь. В этот раз ему не повезло, но в следующий раз, возможно… Земля ему пухом. Сейчас мы должны спасти мир.

– Ты понял?

– Девчонка. – Хайретдинов кивнул, и его лицо дернулось. – Дьявол… тьфу! Только его поминать… Почему ты их не кончил, Коля?

– Потому, что он не смог. Я не в силах убить женщину.

– Ой, ну что за бред! – Визирь сел. – Европа, мать ее… Женщина священна! Нет разницы, когда приходит смерть. Что же нам делать, а?

– Тебе решать. Ты – Посланник.

– Да, да… Ладно, что уж теперь горевать. Давай помянем твоего…

Он сноровисто капнул в рюмки водку. Посмотрел на Николая.

– Не был ты человеком, но кто решит, в ком есть душа, – быстро, чеканно изрек он. – Ты зла не хотел. Мир праху, покой тому, кто еще вернется. Будем жить.

Они выпили не чокаясь.

– За Фархада не будем. Потом, вечером. У меня будет денек… не приведи Господь. – Визирь усмехнулся. – Посмотри телевизор. «Покушение на депутата, лидера независимых» – ах, ах! Слушай, Коля, тебя не тревожит карьера?

– О чем ты? – Шедченко потянулся, накладывая себе тонкие пластинки буженины.

– Украина, конечно, страна нищая. Но спецслужбы не обижает. Твой визит к реакционному российскому политику – как к нему отнесутся?

Шедченко усмехнулся:

– Если ты победишь, то это самый удачный шаг в моей карьере.

– А если нет?

Николай плеснул себе еще водки, куда более щедро, чем разливал хозяин. Хорошая водка. Не привык он пить с утра, но теперь все привычки устарели.

– Тогда и жить не стоит. Я видел ее глаза.

Хайретдинов вздрогнул.

– Остановим. Не в первый раз, поверь.

– Дай-то Бог.

– Он на нашей стороне, Коля.

– Рашид, мне надо позвонить домой.

– О чем разговор. Звони. – Хайретдинов вынул из кармана трубку, протянул Шедченко. Путаясь в обилии кнопок, Николай включил телефон.

почему в армии нет ничего подобного? Проводная связь, как во Второй мировой, позорище…

– Алло?

Нина взяла трубку сразу. Словно ожидала звонка.

– Коленька?

– Как ты, малышка? – Он постарался забыть о Хайретдинове. Да, он женат двадцать лет и все еще любит жену. Пусть его считают моральным уродом. У него есть дом и есть семья, а не только веселые девочки-штабистки.