Шрифт:
Крутицкий. О моем маранье молчи. Оно скоро будет напечатано, без моего имени, разумеется; один редактор просил; он, хотя это довольно странно, очень порядочный человек, пишет так учтиво: ваше превосходительство, осчастливьте, ну и прочее. Коли будет разговор о том, кто писал, будто ты не знаешь.
Глумов. Слушаю, ваше превосходительство! ( Кланяется и уходит.)
Крутицкий. Прощай, мой любезный! Что уж очень бранят молодежь! Вот, значит, есть же и из них: и с умом, и с сердцем малый. Он льстив и как будто немного подленек; ну, да вот оперится, так это, может быть, пройдет. Если эта подлость в душе, так нехорошо, а если только в манерах, так большой беды нет; с деньгами и с чинами это постепенно исчезает. Родители, должно быть, были бедные, а мать попрошайка: «У того ручку поцелуй, у другого поцелуй»; ну, вот оно и въелось. Впрочем, это все-таки лучше, чем грубость.
Входит человек.
Человек. Госпожа Мамаева! Они в гостиной-с. Я докладывал, что ее превосходительства дома нет-с.
Мамаева( за дверью). Не помешаю?
Крутицкий. Нет, нет! ( Человеку.) Подай кресло!
Человек уходит, возвращается с креслом. Входит Мамаева.
Крутицкий и Мамаева.
Мамаева. Будет вам делами-то заниматься! Что 6ы с молодыми дамами полюбезничать! А то сидит в своем кабинете! Такой нелюбезный старичок!
Крутицкий. Где уж мне! Был конь, да уездился! Хе-хе-хе! Пора и молодым дорогу дать.
Мамаева( садясь). Нынче и молодежь-то хуже стариков.
Крутицкий. Жалуетесь?
Мамаева. Разве не правда?
Крутицкий. Правда, правда. Никакой поэзии нет, никаких благородных чувств. Я думаю, это оттого, что на театре трагедий не дают. Возобновить бы Озерова, вот молодежь-то бы и набиралась этих деликатных, тонких чувств. Да чаще давать трагедии, через день. Ну, и Сумарокова тоже. У меня прожект написан об улучшении нравственности в молодом поколении. Для дворян трагедии Озерова, для простого народа продажу сбитня дозволить. Мы, бывало, все трагедии наизусть знали, а нынче скромно! Они и по книге-то прочесть не умеют. Вот оттого в нас и рыцарство было, и честность, а теперь одни деньги. ( Декламирует.)
Мне ждать ли, чтоб судьба прервала дней теченье, Когда к страданию даны мне грустны дни? Прерву.Помните?
Мамаева. Ну, как же не помнить! Ведь, чай, этому лет пятьдесят — не больше, так как же мне не помнить!
Крутицкий. Извините, извините! Я считаю вас моей ровесницей. Ах, я и забыл вам сказать! Я вашим родственником очень доволен. Прекрасный молодой человек.
Мамаева. Не правда ли, мил?
Крутицкий. Да, да. Ведь уж и вы его балуете.
Мамаева. Да чем же?
Крутицкий. Позвольте, вспомнил еще. ( Декламирует.)
О боги! Не прошу от вас речей искусства; Но дайте ныне мне язык души и чувства!Очаровательно!
Мамаева. Чем же балуем?
Крутицкий. Ну, да как же! жените. Какую невесту нашли…
Мамаева (с испугом). Какую? Вы ошибаетесь.
Крутицкий( декламирует).
О матерь, слезный ток, коль можно, осуши! А ты, сестра, умерь уныние души!Мамаева. На ком же, на ком?
Крутицкий. Да, Боже мой! На Турусиной. Будто не знаете? Двести тысяч приданого.
Мамаева( встает). Не может быть, не может быть, я говорю вам.
Крутицкий( декламирует).
При вести таковой задумчив пребываешь; Вздыханья тяжкие в груди своей скрываешь, И горесть мрачная в чертах твоих видна!Мамаева. Ах, вы надоели мне с вашими стихами!
Крутицкий. Но он, кажется, парень с сердцем. Вы, говорит, ваше превосходительство, не подумайте, что я из-за денег. Звал меня в посаженые отцы: сделайте, говорит, честь. Ну, что ж не сделать! Я, говорит, не из приданого; мне, говорит, девушка нравится. Ангел, ангел, говорит, и так с чувством говорит. Ну, что ж, прекрасно! Дай ему бог. Нет, а вы возьмите, вот в «Донском». ( Декламирует.)
Когда россиянин решится слово дать, То без стыда ему не может изменять.Мамаева. Ой!
Крутицкий. Что с вами?
Мамаева. Мигрень. Ах, я больна совсем!
Крутицкий. Ну, ничего. Пройдет. ( Декламирует.)
Ты знаешь, что союз сей верен до того…Мамаева. Ах, подите вы! Скажите вашей жене, что я хотела ее подождать, да не могу, очень дурно себя чувствую. Ах! Прощайте!