– Знаете, что я вам скажу, господин капрал: нам с вами не уйти отсюда живыми. Нас обложили со всех сторон и только ждут случая, чтобы захватить врасплох.

Литума пожал плечами. Обычно он первым падал духом, а помощник подбодрял его, но сегодня они поменялись местами.

– Не распускай нюни. А то, когда они и впрямь нагрянут, застанут тут двух хлюпиков, которые даже постоять за себя не смогут.

Ветер загремел листами жести на крыше, наполнил помещение водяной пылью. В доме была всего одна комната, перегороженная деревянной ширмой. Снаружи он был окружен оградой из камней и мешков с землей. В одной половине дома располагался полицейский пост с письменным столом – доской на двух козлах – и сундуком, в котором хранились регистрационный журнал и различные бумаги, в другой половине стояли две раскладушки, из-за недостатка места придвинутые вплотную друг к другу. Обе клетушки освещались керосиновыми лампами. Кроме того, там имелся еще приемник на батарейках, который, если не было сильных атмосферных помех, принимал Национальное радио и радио Хунина. Капрал и его подчиненный проводили около него долгие часы, пытаясь днем или ночью поймать новости из Лимы или Уанкайо. На полу, застеленном циновками, бараньими и овечьими шкурами, стояли примус, спиртовка, глиняные миски и кружки, чемоданы Литумы и Томаса. Еще там был шкаф без задней стенки, служивший арсеналом: в нем хранились карабины, патронташи и пулеметы. Револьверы они всегда носили при себе, а ночью клали под подушки. Сидя под выцветшим изображением Сердца Иисуса – рекламы Инка-колы, Литума и Томас слушали шум дождя.

– Не думаю, чтобы их убили, Томасито, – прервал молчание Литума. – Скорее всего, терруки увели их с собой, может быть, даже взяли в свою милицию. А может быть, чем черт не шутит, эти трое сами были террористами. Разве сендеристы похищают людей? Убивают – это да. И оставляют записки, чтобы все знали, что это их рук дело.

– Педрито Тиноко – террорист? Да что вы, господин капрал, чем угодно поручусь, что нет. Это дело рук сендеристов. Считайте, что они уже у нас на пороге. Нас-то с вами они не будут брать в свою милицию. Из нас просто сделают отбивную. Я теперь думаю, нас послали сюда на верную смерть.

– Ну хватит нагонять тоску. – Литума встал. – Приготовь кофе. В самый раз сейчас выпить горячего кофе – уж больно поганая погода. А потом займемся этим третьим. Кстати, как его зовут?

– Деметрио Чанка, господин капрал. Бригадир перфораторщиков.

– Правильно говорят: Бог троицу любит. Вдруг мы на третьем как раз и распутаем все это дело.

Молодой полицейский пошел доставать жестяные кружки и разжигать примус.

– Когда лейтенант Панкорво сказал мне в Андауайласе, что меня направляют к черту на кулички в эту дыру, я подумал: «Ну и пусть. Пусть в этом Наккосе террористы покончат с тобой, Карреньито, и чем скорей это случится, тем лучше». Я устал от жизни. Во всяком случае, так я тогда думал, господин капрал. Но сегодня я чувствую страх, а это значит, что мне расхотелось умирать.

– Только мудак может захотеть отдать концы раньше срока, – твердо сказал Литума. – А ты и на самом деле хотел умереть? Но почему, если не секрет? Ты ведь совсем молодой.

– Так уж все сложилось, – улыбнулся помощник, устанавливая чайник над красно-голубым пламенем.

Томас был худой, костистый, но крепко сбитый парень с глубоко посаженными живыми глазами, оливковой кожей и белыми выступающими зубами – Литума различал их блеск даже в ночной темноте дома.

– Небось страдал от любви к какой-нибудь бабенке, – ухмыльнулся капрал.

– А к кому же еще бывает любовь? – мечтательно сказал Томасито. – К тому же она, господин капрал, была, как и вы, из Пьюры. Так что можете быть довольны моим выбором.

– Землячка, – откликнулся Литума. – Это хорошо.

Petite Michele [4] не выносила высоты, она жаловалась на боль в висках – точно такую же боль вызывали у нее фильмы ужасов, которые она обожала, – и на общее недомогание, но все это не мешало ей восхищаться дикой красотой пейзажа. Альбер же чувствовал себя превосходно, будто провел всю жизнь на высоте трех-четырех тысяч метров, среди зазубренных скал и покрытых пятнами снега склонов, на которых паслись стайки лам, время от времени пересекавших дорогу. Старенький автобус отчаянно трясло, временами казалось, что он вот-вот рассыплется на выбоинах, ухабах, камнях, постоянно испытывавших на прочность его кузов. Они были единственными иностранцами, однако пассажиры, похоже, не обращали никакого внимания на французскую парочку. Никто не смотрел в их сторону, даже когда слышалась чужая речь. Попутчики кутались в шарфы, платки и пончо, на многих были надеты вязаные шапочки – чульо, они уже готовились ко сну среди своих узлов, пакетов, свертков, обитых жестью чемоданов. Одна женщина везла с собой кудахтающих кур. Но все эти неудобства – тряска, теснота, жесткие сиденья – для Альбера и petite Michele не имели никакого значения.

– Gа va mieux? [5] – спросил он.

– Oui, un peu mieux. [6]

А минуту спустя petite Michele вслух сказала именно то, о чем думал Альбер. Он оказался прав в их споре в гостинице «Милагро» в Лиме. Они обсуждали, как лучше добраться до Куско, и она предлагала лететь самолетом, как ей посоветовали в посольстве, но Альбер так настаивал на путешествии в автобусе, что она наконец сдалась. И теперь не жалела об этом. Напротив. Было бы досадно упустить все это.

– Еще бы! – воскликнул Альбер, указывая на мутное, поцарапанное окно. Где еще можно увидеть такую красоту?

Заходящее солнце распустило над горизонтом пышный павлиний хвост. Слева от дороги тянулось узкое зеленовато-бурое плоскогорье без единого деревца, без людей, без животных, его оживляли лишь лужицы жидкого света, создававшие впечатление, что между пучков пожухлой травы бегут ручейки или проглядывают оконца болота. А справа круто вздымались резкими изломанными линиями остроконечные скалы, разорванные глубокими ущельями и пропастями.

– Это путешествие станет главным событием нашей жизни, вот увидишь, – уверенно сказал Альбер.

Кто-то включил радио, и грустная монотонная мелодия вплелась в нескончаемую цепь металлического лязга.

– Чаранго, [7] и кены [8] – догадался Альбер. – В Куско мы купим кену. И научимся танцевать уайно. [9]

– Давай, когда вернемся, устроим вечер в коллеже, – мечтательно сказала petite Michele. – La nuit perouvienne. [10] Придет весь город.