Шрифт:
– Ух ты, посмотри, сколько песка! – восхищается Джек, вылезая из шортов – другой одежды на нем уже нет. – Странно как-то, что в океане такая чертова туча песка.
Выворачивая карманы, он высыпает кучки песка на дощатый пол, и душ все смывает.
На Джилли это впечатления не производит:
– Ха, странно, если бы его не было. Что такое океан, если не куча песка, а сверху – тонны воды? – И она начинает петь голосом, напоминающим скрип несмазанной двери: – «The ocean is а desert with its life underground and the perfect disguise aboooove…» [3]
3
Строчка из песни «The Horse of No Name» группы «Америка». (Океан – пустыня, где жизнь идеально скрыт а под поверхностью.)
Джек слишком занят смыванием песчаных пирамид в море, чтобы прислушиваться. Обсидиановые храмы размером с горы громоздятся перед его мысленным взором, и контуры их размыты мерцающим фосфоресцирующим светом. Он видел где-то такую картинку, в каком-то комиксе, в опытном образце игры дяди Джимми, а может, в кино, или во сне. Ощущения расплываются, и он протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться.
– Эй! – Возглас Джилли выхватывает его из забытья. Она стоит перед ним в душе, голая, поддерживая его, не давая упасть. – Что с тобой?
Он не может найти слов. В голове шумит, как шумит призрак моря в пустой раковине.
– Черт, а ну-ка давай ты сядешь. Давай.
Она выводит его из душа, за загородку, на узкую скамейку за кабинкой.
– Джек, а ну-ка скажи чего-нибудь. Ты меня пугаешь!
Он встряхивает головой, пока она ведет его к скамье. Прикосновение к заднице твердого дерева успокаивает – как обещание, что мир не даст ему упасть. Он сутулится, ставит локти на колени, лоб упирает в ладони и медленно, глубоко дышит.
– Джек? Джилли? – гремит сверху голос Билла, и они оба вздрагивают. – Вы чего там делаете?
– Ничего, – отвечает Джилли.
– Вы что, подрались?
– Нет!
– Это хорошо, что нет. Вы мне здесь нужны. Оба, и живо!
– Уже идем! – Она приседает перед Джеком и шепчет: – Джек?
– Ничего, все в порядке, – с трудом говорит он, все еще не открывая глаз, не поднимая головы. Шипение в ушах стало тише, головокружение ослабло. А пульсирующая боль в руке теперь как ритм прибоя на далеком берегу. – Мне только посидеть минутку надо.
Она разжимает пальцы, выпускает его.
– Боже мой, ты едва не отрубился. Что с тобой такое? Заболел, что ли?
– Не знаю.
– Может, это у тебя сотрясение или что-то вроде? Ты головой о дно не стукнулся, когда тебя с ног сбило? Может, тебе к доктору стоит…
– Нет. Ты никому не говори, Джилли. Все в порядке.
– Мне-то ты лапшу на уши не вешай, Джек Дун! Забыл, с кем разговариваешь? Я же тоже это почувствовала. Хоть немного.
Он поднимает глаза:
– Что ты почувствовала?
Синие глаза на лице, настолько скрытом в тени и от этого кажущимся каким-то старым – несколько мгновений он видит глядящее на него юное лицо Джилли, а на это лицо наложена прозрачная маска, как при двойной экспозиции кадра: нечеткая, не наведенная на резкость.
– У тебя кровь, – говорят обе Джилли одновременно. Иллюзия дрожит, словно мираж, и исчезает, лицо постарше уходит, впитывается в юношеское.
– Чего?
– Из носа.
Она протягивает руку, но он успевает раньше.
– Черт!
То, что блестит на тыльной стороне пальцев, непохоже на кровь. Скорее какая-то жидкая форма темноты.
– Больно?
– Нет.
– Папа увидит, точно решит, что мы подрались.
– Помоги мне залезть в душ.
Он ни минуты не может больше на себе это терпеть, будто эта штука может полезть вверх по руке, обернуть его, проглотить…
Джилли ведет его под душ. Он вздрагивает, с резким вдохом отшатывается от внезапного холода. Она деловито включает горячую воду, и облегчение, скользя, пробегает по всей коже, когда вода согревается, снимая в теле напряжение и боль.
– Спасибо.
– Мне побыть с тобой?
– Нет, иди давай. Папе скажи, что я сейчас.
Она смотрит недоверчиво.
– Говорю же, все путем. И перестань на меня так смотреть!
– Дубина, – бросает она, но отворачивается, плавно приседает, чтобы поднять со скамейки полотенце, и в песке остается отпечаток изгиба ее ляжки. Она закутывается в полотенце. – Только ты побыстрее, хорошо?
– Хорошо, хорошо.
И она выходит, а он остается на ватных ногах в покалывающем тепле душа. Порывы мощного ветра сотрясают кабину, будто какая-то гигантская птица хочет ворваться внутрь. Зажмурившись, Джек подставляет лицо под струи. Горячая вода лупит по векам, расплываясь цветными пятнами во внутренней темноте. Он освобождается от жжения в пузыре, не целясь, просто выпускает.