…Полтава мобилизована для приема раненых. Госпитали и больницы приведены в порядок. Укомплектованы санитарные летучки. Федер, Багров и другие врачи заняты оборудованием вокзала.

Небольшой разъезд у Карловки. Здесь находится командование участка. С начальником штаба Рыковым объезжаем наши части, полукольцом охватывающие Конград. Рыков — коммунист, рабочий, в империалистическую был на фронте. Держится со мной покровительственно.

Первый маршрут — в Богунскую бригаду.

— Конград возьмем, как дважды два!

— Посмотрим…

Объехали семь деревень. Красноармейцы сходились на митинги медленно, неохотно. Зато после митинга рвались в бой.

— Медицина? Фершал у нас молодец. Чуть что — зараз касторку. Только в бою хорошо бы и доктора…

Хирург Федер разыскал фельдшера-универсала.

— С самого Харькова врачей не видали, — докладывает он. — Как набрали вы их, товарищ начглавсанупра, по комплекту военного времени на полк, так горя с ними хлебнули. Ходят важно, смотрят зверюгами. А пришлось отступать — смылись…

Возвращаемся под вечер. Недавно прошел дождь, и колеса автомобиля врезаются глубоко в землю. Шофер плохо знает дорогу. А ну как прикатим к белым?

Я не умею ориентироваться по карте, да и начальник штаба, видно, не больно силен в этом деле. Добрались, к счастью, без происшествий.

Объезд продолжается и на другой день.

— Знаете вы Примакова? — спрашиваю Рыкова.

— Лично не знаком. Но слыхал как о стойком, крепком большевике и храбреце.

Первая встреча с «червонцами» удивляет.

У околицы происходит учение.

Невольно возникает сравнение. Богунцы вповалку лежат в хатах, сидят на завалинках, щелкают семечки. Червонные казаки используют для военных занятий даже короткую передышку.

На выгоне различаем несколько групп. На нас никто не обращает внимания.

— Молодец Примаков, — радуется Рыков. — Сразу видно дисциплинированную часть!

У деревни застава.

— Командир полка в штабе. Вон там, где знамя. Принимает партию седел.

По разрыхленной копытами земле идем в глубь двора.

В углу под навесом вполоборота к нам стоит невысокий юноша в солдатской рубахе навыпуск, без пояса. Он слышал шум машины, знал, что к нему едут представители боевого участка, но у «червонцев», повидимому, прохладное отношение к начальству.

Примаков как ни в чем не бывало разносит приемщика. Встряхнув довольно ветхое седло, обращается к Рыкову:

— Чем прикажете на него садиться?.. — и поперхнулся на последнем слове, заметив рядом женщину. — О чем только вы думаете в своих штабах!

Казаки рядом сочувственно ухмыляются.

Пренебрежение к начальству подчеркивается и в помещении.

На охапках соломы отдыхают несколько босых юношей. В углу аккуратно пристроены полевые телефоны, возле них возится подтянутый телефонист.

Ни один человек не поднялся при нашем появлении. Рыков знакомит меня с людьми, называет фамилии.

Примаков ждет наших вопросов, объяснения цели приезда.

Мы предлагаем осмотреть расположение и стоянки частей.

— Борис, седлать коней! — приказывает Примаков. — Товарищу (жест в мою сторону) гнедого — посмирнее.

Один из юношей, лежавших на соломе, выходит, шлепая босыми ногами.

— Сапоги нужны для боя, — бросает Примаков в ответ на мой недоуменный взгляд.

Казак скоро возвращается.

— Есть, товарищ командир! — И садится у окна.

Он все время пристально рассматривает меня. Рыков держится «кавалером», как бы подчеркивая грубость окружающих.

Тот, кого Примаков назвал Борисом, вдруг прерывает полуиронический доклад Примакова:

— Подожди минутку, Виталий! Как ваша фамилия, товарищ? — Он уже подле меня и как-то по-детски удивленно развел руками. — Ну да! Октябрь. Бои на Ильинке. Моя легкая царапина… А где ваш сынишка? Друзья, смотрите, товарищ из нашего района, боевик!

— Боевик? — Примаков разыскивает и затягивает пояс. Зюк ищет под кроватью сапоги. Сыплются расспросы. Передо мной бойцы!

— Позиция у нас на ять! Шесть новеньких горных орудий — наши трофеи. Мы если и отступаем, то с боями. Одна беда: расколошматим белых — приказ идти и окопаться там-то, а уж пехоты и след простыл!..

— Все готово? Едем.

Моя кобыла — рыжая громадина со свирепыми глазами. Бьет копытами, удила в пене. Будто хочет сказать: «Садись, садись… Уж мы попляшем!»