Спускаясь по крутому скату газона, который ниже выравнивался и переходил в поле, все молчали. Джадж и Роджер шли впереди.

— Тебе действительно показалось, что дом четырехэтажный? — как бы невзначай спросила Изабелла.

— Да, а что?

— Ничего — просто так спросила.

— Почему ты так интересуешься этим домом? Наверняка уж не только из-за тети?

Изабелла засмеялась.

— С годами ты становишься все более подозрительной. А из-за чего еще? Не за себя же я беспокоюсь: если мне и придется тут пожить, то очень недолго. Хотя, признаться, мне здесь нравится: старина, дом, сад и все остальное…

— Ты уже уговорила Джаджа?

— Еще нет.

— Только не заставляй бедного Маршела слишком ревновать, остальное — ерунда.

— Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, зачем я стараюсь. Неужели думаешь, я потеряла всякое самоуважение?

— Да нет, все в порядке. Только помни, мужчины — очень странные существа: иные воспламеняются весьма быстро.

Спустившись, они перебрались через низенькую изгородь и оказались в поле, которое также спускалось под уклон, но плавно, едва заметно. Поле, остававшееся под паром, с трех сторон окаймляли шеренги вязов, а с четвертой — куда они шли — начинался покатый лесной склон. Припекало солнце, и немного надоедали мухи. Роджер на секунду обернулся и указал дамам на запоздалых ласточек.

— Почему ты считаешь его именно таким человеком? — поинтересовалась Изабелла.

— О, дорогая, пару раз я заметила, он смотрит на тебя очень странно. Мужчины есть мужчины — их не переделать. Он, разумеется, в курсе, что ты помолвлена?

— Дорогая Бланш!..

— Хорошо, умолкаю. Тебе лучше знать. Только веди себя очень и очень осмотрительно.

До самого конца поля Изабелла возмущенно молчала. Мужчины шли быстрее и время от времени оглядывались, как бы протестуя против слишком неспешного и ленивого шага их спутниц.

— По-моему, Бланш, я не прошу особого одолжения. Раз он не собирается здесь жить, почему бы не уступить дом? Тетя заплатит, сколько он запросит.

— Джадж, несомненно, прекрасно разбирается в купле-продаже, — загадочно изрекла Бланш.

Они наконец подошли к выбравшим место и ожидавшим мужчинам.

На траве расстелили коврик и распаковали корзины. Пока Роджер разделывал фазанов и откупоривал рейнвейн, дамы изящно раскладывали пирожные и фрукты, чему по мере сил способствовал Джадж. Они расположились прямо в поле, на солнце, у романтического ручейка, за которым темнел лес. Совсем узенький, всего в дюйм глубиной, ручей был настолько красив, а струящаяся по гальке кристально чистая вода так мелодично журчала, что Изабелла постепенно успокоилась. Склон, которым они спустились, загораживал дом.

— В духе Омара Хайяма — кто-кто, а он умел это оценить, — энергично расправляясь со своим куском фазана, произнес Роджер. — Только вместо прокисшего сиропа у нас три бутылки отменного вина, вместо ломтя хлеба — дичь, и вместо одной «подружки» — две. Не могли бы вы написать на эту тему стихи, Джадж?

— Я категорически против такого отношения к дамам, — холодно возразила Изабелла. — Те времена навсегда миновали: давно уже мужчины существуют для нас, а не мы для них.

— Превосходно! Совершенно согласен. Рад буду способствовать процветанию прелестного женского рая. Кого выбираешь — меня или Джаджа?

— Роджер — зануда-историк, мистер Джадж, он проводит свою жизнь в пыльных читальнях Британского музея.

— Тем больше для меня оправданий, дорогая, — возразил Роджер. — Когда слишком долго роешься в книгах и забиваешь голову всеми этими королями, политиками и героями, собственная природа начинает бунтовать и требует чего-нибудь простого и человечного. Идеалом становятся простушка Джейн и красотка Мюриель.

— Кто же из нас простушка Джейн? — сухо спросила Изабелла.

— Простушка Джейн — «наивное дитя», а красотка Мюриель — «кокетливая чертовка». Сами решите, кто есть кто… А теперь оставьте меня в покое — я возвращаюсь к вину и фазану.

— Мистер Джадж, неужели вы не ответите на столь неслыханную грубость?

— Ничего не поделаешь, милая леди, — развел руками Джадж. — Мистер Стоукс так ловко вывернулся, что совершенно невозможно придраться. По-моему, единственная цель его хитрой тирады — заставить вас обеих лишний раз улыбнуться.

Вилка Бланш застыла в воздухе; в полном изумлении глядя на Джаджа, она спросила:

— Вы намекаете, что мы хмуры и скучны?

— Нет, конечно же нет. Лишь слегка задумчивы — чуть больше, чем требует случай… Я даже забеспокоился, не совершил ли, сам того не желая, какую-нибудь бестактность, не обидел ли чем-нибудь вас?

— Вздор! — воскликнула Изабелла. — Вы сама галантность.

— Муки совести, Белла, — прожевывая фазана, с трудом выдавил Роджер. — Он что-то натворил и не уверен, заметили вы или нет. Выкладывайте, Джадж!

— Нет, нет. Раз мисс Ломент не находит в моем поведении ничего бестактного, лучше оставим эту тему.

— Хитрец!.. Неужели виноват я? На меня Белла обижается в среднем раз в две недели. Прелестное создание, но довольно-таки раздражительное.

— Никогда в жизни не обижалась на тебя, дорогой друг. Когда ты переходишь определенные границы, становишься всего лишь комичен… И вообще дело не в том — мы говорили о мистере Джадже, не о тебе. Обидеться — значит разочароваться, а я не могу разочароваться в поступках или словах мистера Джаджа, ибо, в общем-то, совершенно не знаю его характера.