Шрифт:
– Не дергайся. Ничего особенного со мной не происходит. Живи спокойно, обо мне не переживай. Прорвусь!
– У тебя всегда «ничего особенного», – недовольно проворчал отец. – Тебе крокодил голову откусит, а твоя голова в его пасти все будет повторять: «ничего особенного»!
– Пап, хоть раз в жизни послушайся меня. Не приезжай. Понятно?
– Я обязательно приеду – убедиться, что у тебя действительно «ничего особенного».
– Не надо. Со мной все в порядке.
Я представил отца за столом в участке: в одной руке трубка телефона, в другой – сам аппарат. Он всегда так разговаривал по телефону.
– Ты мне тут ничем не поможешь.
Мне очень хотелось поделиться с ним. Рассказать все как на духу. И услышать обычное: «Чтобы тебя достать, надо мимо меня пройти – а мимо меня еще никто не прошел!»
Но тут сложилась ситуация, в которой он был бессилен помочь.
Теперь, оглядываясь назад, я рад, что не поддался соблазну и не вывалил на него все свои неприятности.
Пройдет буквально несколько часов, и мое дело развалится, подозрения с меня снимут.
Протрепись я – отец мог бы слечь с инфарктом. И было бы из-за чего!
В два часа после полудня Гиттенс лично позвонил мне в отель – сообщить, что все в порядке. Никто больше не подозревает меня в убийстве Данцигера.
Похоже, Макниз оказался не прав – полиция таки дожала Брекстона!
38
«Дерьмо» было любимым определением Джона Келли. Им он честил все, что не уважал.
Семью Кеннеди, генеральную прокуратуру, государственный радиоканал и многое-многое другое он припечатывал своим излюбленным словечком «дерьмо».
Я очень удивился, когда это же словечко он употребил в связи с поведением Гиттенса в тот день.
Вдохновленный звонком Гиттенса, я почти прибежал в отдел по расследованию убийств. Там, на месте депрессии последних дней, царило всеобщее возбуждение: дело Данцигера сдвинулось с места.
Гиттенс сердечно приветствовал меня, пышно извинился, добавив с лукавой улыбкой:
– Так-то вот, Трумэн! Спас я твою задницу!
Он обнял меня, другие детективы трясли мне руку и просили не судить их строго – и на старуху бывает проруха! Все мы ошибаемся, не держи зла.
Гиттенс, похохатывая, провозгласил:
– Работать, ребятки, надо прилежней! Я устал в одиночку нести на себе всю ответственность!
Именно в этот момент Келли наклонился к моему уху и шепнул:
– Дерьмо!
Я даже слегка растерялся.
Что он имеет в виду? То, что Гиттенс преувеличенно красуется?
Но, как ни крути, Гиттенс имеет законное право немного покичиться: словно ловец жемчуга, он нырнул в глубины Мишн-Флэтс с ножом в зубах и вынырнул с жемчужиной – с разгадкой!
Найдя убийцу Данцигера – а может быть, и Траделла, – Гиттенс одновременно и меня обелил.
Поэтому замечание Келли я отмел в сторону, как ворчание никогда и ничем не довольного старика. После этого я с легким сердцем предался всеобщему ликованию.
Виновник торжества находился в конференц-зале.
Его звали Андрэ Джеймс. Пухлощекий, склонный к полноте старшеклассник. Он сидел на стуле, потупив глаза, и, словно геморройный страдалец, застенчиво переминался с одной половинки широкого зада на другую. У него был запуганный вид патологически ранимого подростка – из тех, которые у любого человека с сердцем вызывают острое сочувствие.
Как этот беспомощный малец ввязался в такую страшную историю – с Брекстоном, наркотиками и убийствами?
Рядом с ним сидел его отец, живая противоположность запуганному сыну-неврастенику. Спокойный, величавый мужчина в допотопных черепаховых очках – достойный отец, честный муж и исправный прихожанин.
Гиттенс предложил мне:
– Хочешь лично проверить его рассказ? Это настоящая бомба!
Я пожал потную руку Андрэ и сухую руку его отца. Первое пожатие вялое, второе – энергичное.
Гиттенс представил Келли и меня в качестве «офицеров, ведущих расследование» и попросил Андрэ повторить рассказ.
Парнишка затравленно мялся и молчал.
Отец строго прикрикнул:
– Что тебе приказал офицер? Давай! – И, обращаясь к нам, достойный отец, честный муж и исправный прихожанин добавил: – Сын очень рад вам помочь.
Похоже, Андрэ был бы сейчас рад другому – оказаться за тридевять земель от полицейского участка.
Подчиняясь строгому взгляду отца, подросток вдруг затараторил: