Появления свежей сотни рейтары не ждали. Ускакав от ворот, повернули коней и, дав им шпоры, снова бросились на казаков. Те приняли бой, но от ворот не отходили. Пикиньеры и мушкетеры отступили от стен и стали заходить клиньями вдоль рва, чтоб отрезать черкасов. Тогда Небаба дал команду отступать. Ворота запрудили телегами, забросали бревнами.

Снова наступила тишина.

С каждым часом Ельский становился мрачнее. Не гадал он, не думал, что казацкий загон найдет такую поддержку у горожан. Трубач, возвратившийся из города, говорил о сговоре черкасов и черни. Ельский слушал, но верить в силу схизматов не хотел. Три часа он смотрел, как рубились возле стен те и другие. Дважды были моменты, когда казалось, что все уже. Но оба раза войско откатывалось от стены.

Приподнимаясь на стременах, пан Ельский пристально смотрел в сторону ворот. Протирал платком глаза и недоуменно пожимал плечами. Нет, не мерещится ему. И все же спрашивает с сомнением у пана Мирского:

— Бабы?..

— Бабы, ваша мость. Швыряют каменья в воинов.

— Совсем лишились рассудка и чести, — ухмыльнулся войт и тут же вспыхнул: — Никому не будет пощады. Бабам тоже.

Стражник Мирский не ответил. Раскрылись ворота, рейтары устремились в брешь. За ними хлынули драгуны. Хлынули и остановились.

— Что там такое?

— Не пойму, пан Лукаш, — нервно ответил Мирский. — В город войско не входит.

Рейтары отошли от ворот, и появились серые казацкие кунтуши. Засверкали сабли. Заметались по полю кони без всадников, и черкасы снова исчезли за стеной. Вылазка казаков вконец разозлила Луку Ельского.

— Шановный пан Мирский! — сдерживая гнев, сквозь зубы простонал войт. — Надобно нечто делать.

— Я потерял почти половину отряда. Убедился, ясновельможный, как живуча чернь, — с горечью заметил стражник.

— Пепели огнем! Разрывными ядрами бей!

— Будет гореть город.

— Пусть горит! — Пан Лука Ельский поджал губы. В глазах сверкнули недобрые искорки. Вздрогнул тучный подбородок и замер на белой пелерине, закрывающей стоячий воротник сюртука. Со щеки на пелерину скатилась капля пота и расплылась пятнышком. — Слышишь, пан стражник, пусть горит! Доколе будем возиться?..

— Пушкари, ядра!

— Зажигай!

Грохот кулеврин не испугал казаков. Вылезли на стену и стояли в полный рост, уперев руки в бока. Легкий ветер шевелил подолы коротких кунтушей, трепал чубы и оселедцы, выбившиеся из-под шапок. За казаками поднялись мужики.

Возле ворот атаман собрал сотников. Обсуждая возможность нового удара рейтар и пикиньеров, решали, как отбивать штурм.

В угол хаты, стоящей у стены, ударило ядро, отскочило на мостовую и покатилось по бревнам, выбрасывая клубочки дыма. Зарывшись в колдобину, взорвалось, лизнув ярким пламенем деревянный настил.

— Город жечь будет! — встревожились казаки.

Мужики зашумели.

— Как же город жечь? Неужто пойдет на такое?

— Пускай палит. Сдаваться не будем.

Велесницкий залез на стену и приложил ладони ко рту. Голос его не мог не услышать войт.

— Палите, ваша мость! Все равно казаков не выдадим и голов не склоним. Вместе умрем!

Прибежала к воротам мертвенно бледная баба, на бегу простирая к Шанене руки:

— Гори-им, Иванушка-а, гори-им!.. — упала на колени, ломая пальцы.

От бабы не могли толком узнать, где начался пожар. Подробности принесли детишки. Два ядра упали на крыши. А хаты те на посаде. Несколько баб, побросав колья, побежали в город.

— Может, наша? — заволновалась Устя.

— Сказали бы, — успокаивал Алексашка, хотя и сам не знал, чьи хаты горят. В одном не сомневался: пожар будет большой — осень стоит сухая, а сейчас, как на беду, ветерок.

Небаба затеребил ус и посмотрел в сторону посада, где поднимались в небо клубы дыма.

— Хитро задумано, — рассуждал вслух атаман. — Уйдут со стены мужики, если хаты гореть станут.

Шаненя посмотрел, как поднимается столб дыма и ползет тяжелыми густыми облаками к Струмени. Зашевелилась в груди боль. Прахом идет жизнь, захлебывается кровью и пожарами. Гинет все, что наживалось мозолями долгие годы. Схватил за отворот армяка плешивого Юзика и прокричал:

— Ну, чего замер, чего?! Нечего пялить очи! Огня не видал? Не уйдем! Пускай палит!..

И снова шло на приступ войско. И чем ближе подходило оно, тем тише становилось на стене. И только когда пикиньеры приблизились вплотную, а рейтары подняли сабли, тишина взорвалась.

С каждой минутой схватка становилась ожесточеннее. Несколько стрелков и пикиньеров прорвалось через ворота. К ним бросился Шаненя с мужиками. Со стены с алебардой соскочил Алексашка, но Шаненя крикнул на бегу:

— Вертайся, одолеем!

Алексашка глянул на стену, где были бабы. Нашел Устю, и тут же заледенело сердце. Какое-то мгновение она стояла, пошатываясь и держась за бок. Потом ноги ее подкосились, и Устя упала и замерла, раскинув руки. Алексашка метнулся к ней.