Шрифт:
— Безнадежное дело! Придется ампутировать обе кисти! — был единогласный приговор всех врачей.
Ампутацию назначили на ближайший день гнойных операций — на понедельник.
— Остаться без обеих рук… Какой ужас! Неужели, доктор, нет возможности хоть что-нибудь спасти? — спросила я Омельчука.
— Боюсь, что нет. Не думаю, чтобы отмершая часть сама собой отпала. Если не ампутировать, то это вызовет сепсис и смерть от септикопиэмии.
Это было в пятницу. Суббота, воскресенье, понедельник…
Несчастный татарчонок смотрел с такой мольбой! Если терять нечего, то почему бы не попытаться выиграть?
Каждое утро я приходила на два часа раньше, чем нужно, и принималась за Алиева. Соблюдая величайшую осторожность, я отмачивала повязку, удаляла отмершие ткани, делала марганцовую ванночку для обеих рук и накладывала повязку с сульфидиновой эмульсией. К счастью, парень оказался на редкость терпеливым. И доверчивым.
В понедельник, хоть и была назначена ампутация, я сделала обработку еще до света.
— Сестра! Подавайте больного для ампутации!
— Доктор! Я его уже перевязала. На сегодня у нас много и без него.
— Ну, в следующий операционный день, в среду!
В среду повторилось то же самое. И в субботу. Ив понедельник.
— Однако должен же я посмотреть, что там происходит! Давайте сюда больного!
Что сказать? Больной не температурит сверх нормы. Общее состояние — неплохое. Раны? А кто знает? А вдруг?..
— Что ж, ждали долго. Подождем еще, — и Омельчук усмехнулся, взглянув на меня. — Вы, Евфросиния Антоновна, очень непослушный подчиненный, но инициативный сотрудник. И отзывчивый человек…
И вот передо мной стоит Алиев и с гордостью демонстрирует свои руки.
— Это не мои руки. Они твои. Ты их спасла. Они тебе принадлежат, и я это всегда помню! Меня актировали. Как откроется навигация, отправят домой. А пока что я дневалю на пилораме. Делаю, как ты учила: распариваю, делаю гимнастику, чтобы разработать суставы. Они все лучше и лучше двигаются. Левая уже совсем хорошо. Будет и правая. Но с правой я не спешу, пусть раньше домой отпустят!
Что ж, еще один, кому я сумела помочь. Еще один, кто это понял и оценил. И это единственная радость, которая может выпасть на мою долю…
Да разве этого мало?!
Какому хозяину мы достанемся?
В шахте произошло важное событие: по 15-й штольне наконец был пущен электровоз. Сразу поползли слухи, что в скором времени наша шахта распадется на две: 13-ю и 15-ю. И встал вопрос: вкакую шахту мы попадем? Кто будет нашим начальником, точнее, хозяином? Лучшими из претендентов были начальник шахты Коваленко и главный инженер Гордеенко. Кто из них будет на пятнадцатой? Никто по окончании смены не торопился на-горб. Мы ждали, какие новости принесет новая смена. Собирались группами, спорили, строили планы, предположения. Ведь судьба невольника во многом зависит от хозяина.
Начальник шахты Коваленко вполне заслуживал нашего уважения. В его справедливости я сама успела убедиться в конфликте с Горьковым. Обычно за глаза начальника всегда ругают, а здесь то и дело слышишь:
— Андрей Михайлович — капитан НКВД. Как будто он нас должен презирать и за людей не считать, но он правильный мужик, даром что партейный: он нас в обиду не дает!
— А Гордей тем хорош, что дело свое туго знает. Он чует шахту: всегда знает, когда угрожает опасность. Он не заставит лезть к Курносой под косу. С ним — спокойнее.
Но «человек предполагает, а Бог располагает», и все эти предположения и сомнения разрешились самым неожиданным образом.
Пожар в шахте
Наш участок наряду с проходкой приступил и к добыче: вся смена с горным мастером Сидоркиным работала в лаве, я же — довольно далеко от них, на проходке, то есть нарезке новых «столбов».
В тот день все шло нормально: я забурила «под клин», отскрейперовала уголь из забоя, но отгрузить его не успела, так как энергии не стало; затем электроэнергию дали вновь, но транспортер стоял и почему-то его не включали, несмотря на повторные сигналы. «Ну, черт с вами, — подумала я, — чтоб времени не терять, возьму приямки для крепления и забурю забой. А отгружу уголь потом!»
Я разметила забой, протянула кабель, подключила электросверло и приступила к бурению.
Признаться, меня удивляла непривычная тишина: не слышно ни грохота скребковых транспортеров, ни громыхания рештаков, от ритмичного качания которых содрогается забой. Не вздрагивало все кругом от проходящего неподалеку электровоза, хотя откаточная штольня находилась совсем рядом.
Вдруг за спиной послышались торопливые шаги и шуршание осыпающегося угля. Оглянувшись, я увидала работника вентиляции. Меня поразил его вид: он тяжело дышал и тревожно озирался. В руках — потухшая газомерная лампа.