Так, без паники, сказал Даниил сам себе. Она сейчас очнётся, через минуту или две, надо только подождать. Всё-таки она самая слабая, надо учитывать это. Вошла в реку вообще без подготовки. Сумасшедшая авантюра… Как ему только могло прийти такое в голову — втянуть её в это?!

И если она не очнётся, это будет на его совести.

— Она должна была… должна была выдержать… — Подполз Ярослав — побледневший, с голубизной под глазами. А борода… Ещё сегодня утром она была рыжевато-русая, с редкой проседью, а сейчас, начиная от висков, она была вся будто схвачена инеем. Всмотревшись в лицо Ариадны, он глухо застонал и закрыл глаза.

— Русалка, — позвал Влад, пытаясь встать.

— Тише, тише… Лежи, лежи, — удерживала его Ника. — Тебе нельзя резко…

— Ариша…

Голова Ариадны лежала на коленях Даниила мёртвым грузом. Но мёртвый груз — не обязательно тяжёлый. Её тело стало кукольно-лёгким, будто немного усохло.

Теперь вместо Влада, но в той же позе на диване лежала она — на заботливо подложенной кем-то под голову подушке, со сложенными на груди руками. Ксюша спала в другой комнате, накормленная и изрисовавшая всю бумагу, что ей была выдана. Она ещё не знала, что поедет сегодня домой не со своей няней, а с чужим человеком.

Влад перебирал детские рисунки, сидя за столом с кружкой остывшего чая, заваренного Никой. Ярослав сидел рядом, сцепив пальцы в замок, с инеем в бороде, что уже никогда не растает.

— Я был уверен, что она выдержит, — сказал он. — А теперь знаю, что выдержала бы. Если бы не эта тварь. — Помолчав, он добавил: — Возможно, она могла бы стать одной из нас — при должном обучении. Но… Что теперь говорить…

Среди рисунков был листок со стихотворением, написанным тремя разными цветами — зелёным, красным и чёрным.

— Она жива, я чувствую, — сказал Влад.

Ярослав покачал головой. Влад перечитал разноцветные четверостишия, смял листок, потом разгладил. Повторил упрямо:

— Она жива. Тепло идёт. Связь наша с ней осталась… Так вот, по ней идёт тепло. Папа… ушёл. А она осталась. Она с нами.

Он отодвинул кружку, и немного чая выплеснулось на стол. Встал, чуть пошатнувшись, и ухватился за спинку стула. Постояв секунду, вышел из кухни.

Его ладонь накрыла сложенные на груди руки Ариадны. Холодные… Принеся из спальни одеяло, Влад укрыл её. Встретившись с недоуменным взглядом Даниила, сказал:

— Что ты так смотришь? Она замёрзла!

Даниил, сглотнув, проговорил хрипло:

— Влад, она не замёрзла. Она…

Выплеснувшаяся на него из глаз Влада ледяная волна ярости заставила его умолкнуть.

— Она жива! Не смейте её хоронить!

Ника на кухне собирала листки с рисунками Ксюши. Вместе с ними она машинально прихватила и мятый листок со стихотворением. В дверях появился Влад: он стоял, держась за косяк. Оторвавшись от него, он шагнул вперёд, окинул взглядом пустой стол.

— Где стихи? — спросил он хрипло.

Ника растерянно взглянула на него. Из-за реки он вернулся другим, с чужим, безумным блеском в глазах.

— Какие стихи, Владик?

— Здесь лежали. Куда ты их девала? — Влад обвёл взглядом кухню, заметил аккуратно сложенные на подоконнике рисунки. Набросился, как барс на добычу, раскидал, нашёл мятый листок с разноцветными строчками, свернул и положил в карман рубашки.

— Она жива, — повторил он. — Не вздумайте её хоронить.

Но похороны состоялись. Двойные: в один день хоронили Ариадну и Семёна. Влад стоял прямой, с сухими, неподвижными глазами, отрешённый и погружённый в себя. Как робот, повиновался направлявшим его заботливым рукам Ники: в автобус, из автобуса, домой.

На девятый день, оставив на столе недоеденный ужин, он схватил с вешалки ветровку и побежал вниз по ступенькам.

— Влад! — раздался на лестничной клетке испуганный оклик Ники. — Куда ты?

Даниил открыл дверь встрёпанный, небритый, с запахом перегара. Оторопело посторонился, пропуская Влада. Тот, не дожидаясь приглашения, стремительно прошёл на кухню и сел за стол. Даниил прошаркал тапочками следом за ним, стал убирать грязную посуду, пустые бутылки. Достал из холодильника последнюю, непочатую «чекушку», поставил чистые рюмки.