С самого начала меня ждало печально зрелище: там, откуда начинается южный ледник, под скалой лежала мертвая лошадь. Жаль было вьючную труженицу гор, погибшую при исполнении своего лошадиного долга. Это было своего рода предупреждение: ведь я неоднократно видела, с какой уверенностью эти ладные горские лошадки ловко карабкаются по самой немыслимой крутизне, и все же… Но до какой-то степени это меня и ободрило: значит, я на верном пути, где-то здесь действительно проходит вьючная тропа.

Сумела же здесь пройти старуха со сливами!

«И с твердой верою в Зевеса» ступила я на испещренный трещинами лед.

Я не люблю ледников, трещиноватых — в особенности. Из всех ледников я предпочитаю тот, где хранят сметану. Больше всего я люблю горы, поросшие лесом, но и на голых камнях чувствую себя более или менее «дома». Но вот когда кругом все ненадежно и скользко, когда где-то глубоко, в темной расщелине ревет вода и надо через эту трещину перескочить… Что ж, я это делала, и довольно успешно, но это мне не приносило огромного удовольствия. Так или иначе, когда я миновала Ложные ворота и под ногами оказалась настоящая тропа, я сказала: «Уф!»

Впоследствии я слышала, что Евгений Александрович возмущался, узнав, что я в одиночку пошла через такой перевал, как Бечо, — и это тогда, когда, как оказывается, у меня есть мать и я не одинока. Это правда. И я сама себе этого простить не могу. Но объяснить попытаюсь. Когда в Ессентуках для меня не оказалось письма из Румынии, я решила, что все надежды напрасны. Или Смолинская ошиблась, или мама скончалась после 1954 года. Вспыхнувшая было надежда погасла. И осталась боль, которой легче переболеть в одиночестве. А что может быть лучше гор? Впрочем, я мысленно все время разговаривала с мамой, особенно когда видела что-нибудь красивое. Ведь у моей мамы всегда была способность так остро чувствовать красоту!

По мере того как я спускалась с Большого Кавказского хребта, передо мной открывалась широкая панорама: впереди синел Сванетский, а еще дальше — Гагрский хребты; справа — отроги Большого Кавказа, а слева… Тут я сама не поняла, что это за чудо-юдо? Два копьеобразных наконечника, серых, покрытых острыми зубьями, на которых, как клочья ваты, налипли облака, торчали прямо в небо.

Я догадалась, что это и есть Учба.

Мне показалось, что гора близко, и я свернула в ее сторону. Было это около полудня, а к закату солнца я убедилась, что гора нисколько не приблизилась.

Прежде чем устроиться на ночлег, я зарисовала эту неправдоподобную гору с максимальной скрупулезностью. Заночевала я на высокогорном пастбище, использовав чью-то «гостиницу», сложенную из плитняка.

Утром, убедившись, что с этой стороны к горе не подойдешь, я решила пойти в обход. Для этого я спустилась в долину реки Долра.

Но до того, как добраться до самой реки, мне пришлось пересечь, по меньшей мере, тысячу ручьев, вытекающих из ледника. Из этих ручьев и образуется река Долра. Если через некоторые из них можно перепрыгнуть, а через другие — пройти по камням, то немало было и таких, через которые приходилось шлепать вброд по липкой глине, притом весьма холодной.

Добравшись до суши, я с большим удовольствием просушила обувь и, чтобы не терять времени, сделала несколько эскизов. Собственно говоря, за каждым поворотом тропы открывались все новые пейзажи — один красивее другого. Воздух был так чист, краски до того ярки и свежи, что я не могла оторваться от альбома.

Наверное, я бы задержалась в долине Долры, даже несмотря на то что мой запас провианта, и без того скудный, уже подошел к концу, но, как это говорится в «Слове о полку Игореве»: Игорь «мыслию поля мерит — от Великого Дону до Малого Донца». Так и я уже мыслию горы меряла — до Ессентуков.

Даже любя природу так, как я, надо иметь еще и надлежащее настроение, чтобы по-настоящему насладиться ею.

Лес — наше богатство… И как же безобразно оно используется! Сколько раз с горечью приходилось убеждаться, что с лесами у нас обращаются бессердечно и глупо.

Там, куда уже проведены дороги, на месте прежних лесов, украшавших Кавказ, виднеются пустоши, поросшие жиденьким кустарником — осиной главным образом. «Утюжат» их лавины, ничему не давая возможности расти, а вешние воды смывают с крутизны всю землю, и там, где рос лес, где журчали ручейки, остается голый, безнадежно голый камень.