Это было тридцать два года назад. Отец служил тогда у богатого купца Губкина. Дела требовали, чтобы они с матерью из Кунгура, где они тогда жили, отправились в Нижний Новгород, на Макарьевскую ярмарку. Мать хотя и была уже на последних месяцах беременности, но до родов, по всем расчетам, времени оставалось еще много.

От Кунгура до Перми они добирались на подводах, потом пересели на пароход. Но, не доезжая Казани, мать вдруг почувствовала себя худо. Пришлось ей в Казани сойти с парохода и остановиться у родственников, у которых она жила до замужества. И вот здесь-то, на Суконной улице, в доме Прянишниковых, он и родился.

Родился он раньше срока, семимесячным, и был так мал, хил и слаб, что боялись — не выживет. Глазки у него открылись лишь месяц спустя. Да и то, как рассказывала мать, только потому, что она несколько раз на дню смачивала их разными снадобьями.

Была середина августа. Дни в Казани стояли теплые. Но несмотря на теплую погоду, окна комнаты, в которой поместили новорожденного, тщательно заклеили, словно на улице была зима.

— Сохрани аллах, не просквозило бы! — как заклинание, твердили все. — А в тепле наш малыш, глядишь, и выживет.

По ночам, когда в воздухе чувствовалась хоть малейшая влажность, топили голландскую печь.

Кто знает? Может, он и в самом деле выжил только благодаря этому парниковому теплу.

Все эти заботы и тяготы легли на плечи родных, Уммельгусум была так слаба, что ей не до того было. Она и всегда-то была слабенькой, а тяжелые преждевременные роды и вовсе сломили ее хрупкое здоровье.

Но вот наконец врачи сказали, что непосредственная опасность миновала. И мать и ребенок будут жить. У родных сразу отлегло от сердца: слава аллаху, их бессонные ночи, все их старания и хлопоты не пропали даром.

Стали думать, как назвать младенца.

Впрочем, особенно думать да гадать не пришлось. Как только он родился, послали две телеграммы — одну Муллазяну, отцу новорожденного, в Нижний Новгород, а другую — в Кунгур, деду Гарею. И вот, не успели еще обсудить толком имя будущего члена семьи Вахитовых, как пришла из Кунгура от Гарея Вахитова телеграмма. Поздравляя сноху с рождением первенца, он наказывал дать ему имя Мулланур. Так, оказывается, звали его младшего брата, рано умершего от какой-то тяжелой болезни.

Слово деда в семье Вахитовых, как и во всех тогдашних патриархальных татарских семьях, было законом. И мальчика без долгих споров решено было назвать Муллануром. Как порешили, так и сделали. Сходили в мечеть, и мулла собственной рукой внес имя новорожденного в махаллу.

Стали уже подумывать о возвращении домой, в Кунгур. Но Муллазян, приехавший в Казань из Нижнего, поглядел на своего первенца, увидал, какой он маленький да чахленький, и решил до поры до времени это путешествие отложить. Решено было, что жена и сын поживут здесь, в Казани, у родных, до будущего лета.

Мать Мулланура, рассказывая ему об этом, призналась:

— Поглядел отец на тебя — ни слова не сказал. Но я-то сразу поняла, какие у него мысли. «Кто знает, — не иначе как подумал он, — дотянет ли еще несчастный малыш до будущего лета».

Да и ей самой, хоть и тяжело было читать эти горестные мысли на лице мужа, тоже, видать, нет-нет да и закрадывались в душу такие сомнения.

Однако вот поди ж ты, выжил Мулланур. Не только до следующего лета дотянул, а вон до каких славных времен… Да и не таким уж слабеньким он вырос, как опасались все его родные тогда, тридцать два года назад…

«Что это меня вдруг на прошлое потянуло? — усмехнулся он и помотал головой, словно желая стряхнуть накатившую на него волну сентиментальных воспоминаний. — Старею, что ли?»

Взгляд его снова упал на узелок, в котором лежала сложенная вчетверо старая газета и два пюремеча. Гостинец!.. Вот оно что… Запах вкусной домашней стряпни. Запах детства… Не иначе, это он, щекочущий ноздри, слабый, но такой щемящий, такой сладкий, оживил в его памяти то, что казалось давным-давно забытым, навеки уснувшим. И вспыхнули, поплыли перед глазами картины далекого прошлого… И вот он уже не может оторваться от них, от этих ярких картин: все глядел бы да глядел, и слушал, и вспоминал, всем существом прикасаясь к своим корням, к своим истокам, к той лишь по рассказам матери знакомой ему жизни, откуда берет начало его нынешняя, теперешняя жизнь…

Уммэй-апа рассказывала, что он начал ходить очень рано, чуть ли не в восемь месяцев. А заговорил поздно. Первые слова научился выговаривать только тогда, когда уже стал играть во дворе с другими ребятишками.

Мать придавала этому обстоятельству особое значение. Есть, оказывается, в народе такая примета: поздно начинают говорить только самые умные дети.

Позже, когда Мулланур стал ходить в школу и приносить оттуда хорошие отметки, она часто повторяла с материнской гордостью: