— Здесь прах моего мужа, — объясняю я стюарду, испытывая легкое удовлетворение при виде его отпавшей челюсти. — И я везу его домой.

Брата Джексона я узнаю сразу, хотя мы никогда прежде не встречались: глаза голубизны карибских волн, широкий, с полными губами рот, квадратный подбородок. И все же Куперу не хватает того, что было у Джексона: красоты, которая больше, чем набор определенных черт.

У Купера жесткое, неприветливое выражение лица. Глубокие складки между бровей и возле уголков рта свидетельствуют о том, что выражение это скорее обычное, нежели обусловленное отношением ко мне. На мое «Здравствуйте, я Элла» он коротко, без улыбки, кивает и направляется к выходу из аэропорта, предоставляя мне самой толкать тележку с багажом. Рассерженно думаю, что Джексону достался весь семейный запас обаяния.

Выхожу вслед за Купером на автостоянку. Сердце замирает от ужаса, когда он подходит к видавшему виды двухдверному пикапу — «форду». Такое ощущение, что последний раз его пассажирами была парочка бегемотов.

Купер забирается на водительское сиденье, не удосужившись помочь мне поднять чемодан на замызганную платформу, но в конце концов, заметив мое затруднение, недовольно вылезает и затаскивает его сам.

— Спасибо, — выдыхаю я, глядя, как он перекидывает чемодан через откидной борт.

Не удостоив меня ответом, Купер возвращается и садится за руль. Вот они, знаменитые манеры южан. Невероятно, насколько Джексон отличается от своего брата.

То есть отличался. Отличался.

Вывернув на запруженное шоссе федерального значения, Купер открывает окно, и из-за потока воздуха, рвущегося внутрь, становится невозможно общаться. Волосы хлещут меня по лицу, забиваются в рот, лезут в глаза. Четыре ряда громадных американских автомобилей изрыгают серые клубы дыма, обгоняя нас с двух сторон; что действительно нравилось Джексону в Англии, не считая конфеток «Мальтезерс» и двухэтажных автобусов, так это наши крошечные, аккуратные машинки. Поеживаюсь от ветра, обдувающего мне плечи. Включаю автомобильную «печку»; Купер тут же протягивает руку и выключает ее. Неудивительно, что брат Джексона никогда не был женат, если он пытается приобретать друзей и производить на людей впечатление подобным образом.

Подпрыгивая на жестком сиденье, я потуже натягиваю куртку и закрываю глаза. Вождение Купера такое же агрессивное, как отношение ко мне. Но я, черт подери, слишком устала и слишком несчастна, чтобы обращать внимание. Вот уже две недели, с самой смерти Джексона, я специально брала в больнице по два дежурства подряд, в две смены: сейчас работа — единственное, что меня спасает. Даже в те дни, когда я не дежурила, ноги сами несли меня в уютное тепло отделения по уходу за новорожденными. Я часами просиживала над кувезом малышки Хоуп, уговаривая ее не сдаваться. По какой-то причине эта крошка затронула во мне частичку, называемую душой, — если я все еще верю в Бога. Как будто, спасая ей жизнь, я сделала ее своей неотъемлемой частью.

В животе что-то переворачивается. Сидя в машине рядом с братом Джексона, я чувствую себя почти до тошноты виноватой. Уильям твердит, что я должна перестать винить себя в смерти Джексона, но как? Я врач. Будь я дома, вместо того чтобы кувыркаться с Уильямом, я могла бы определить, что положение серьезно. Если бы только…

Если бы только что, Элла? Если бы он вовремя добрался до больницы? Ты бы успела попрощаться? Разве ты последние восемь лет была праведной женой?

— Это он? — внезапно спрашивает Купер, тыча большим пальцем в резную коробку, которую я держу на коленях.

Я испуганно подпрыгиваю от звука его голоса. Вид у Купера кислый. Способен ли он, лишь взглянув на меня, определить, какого рода женщину его брат выбрал себе в жены?

Я киваю. Купер стискивает зубы и больше не произносит ни слова.

Спустя час мы съезжаем с шоссе и катим по все более сужающимся и ухудшающимся дорогам, последняя из которых оказывается даже немощеной. Пикап ухает в колеи и выбоины, орошая меня сквозь открытое окошко мелким дождиком грязи. Над дорогой, погружая нас в густой зеленый сумрак, склоняются виргинские дубы в путанице бородатого мха. Неподвижность воздуха угнетает. Сырой запах плесени и тлена пробирает меня до костей. Я часто гадала, почему Джексон никак не выберет время, чтобы свозить меня домой. Теперь понимаю.

Купер сворачивает на заросшую глинистую подъездную дорожку, что идет вдоль редкой изгороди из обтесанных балок. Под аккомпанемент доносящегося издали конского ржания автомобиль подруливает к фасаду неожиданно большого и ухоженного особняка, явно построенного еще до Гражданской войны, — ни дать ни взять из «Унесенных ветром». Я ожидала увидеть некий мрачный готический кошмар, но дом прекрасен!

Озираюсь по сторонам из окошка пикапа, пытаясь вообразить, как текли здесь детские годы Джексона: вот он шестилетним сорванцом взбирается на балюстраду, вот подростком где-нибудь на веранде целует свою первую девушку. Или вот одиннадцатилетний мальчик с мокрыми, зализанными назад волосами, ерзая в новом, не обмявшемся еще траурном костюме, пытается выглядеть мужественно на похоронах родителей — берет пример со старшего брата.

Купер выхватывает из кузова чемодан и направляется в дом. Я выбираюсь из кабины, неуклюже прижимая к себе громоздкую коробку.

В просторном холле у подножия пологой изогнутой лестницы меня ожидает, сложив руки на накрахмаленном белоснежном фартуке, хрупкая негритянка далеко за семьдесят. Ни Купера, ни моего чемодана поблизости не видно.

— Вы, должно быть, мисс Элла, — приветливо говорит она. Южный акцент звучит до боли знакомо. — А я Лолли. Надо думать, вы совсем из сил выбились после такого путешествия. Давайте я провожу вас в вашу комнату, чтобы вы могли освежиться перед ужином.