По Конституции России чрезвычайное положение, вводимое Указом Президента России, должно было в течение трех суток быть или одобренным, или отмененным Верховным Советом. После того как я узнал о введении этого ЧП и начале его провала, я занял позицию его решительной поддержки (коль скоро сделали глупость, надо ее хотя бы исправить).

По просьбе Руцкого и Шахрая (последний готовил всю нормативную базу Указа о ЧП) я попросил министра обороны Шапошникова и министра МВД Баранникова обеспечить войсками введенное в Грозном чрезвычайное положение (ЧП). Они сослались на Горбачева — нужен его приказ. Тогда я обратился с соответствующей просьбой к Горбачеву отдать нужный приказ этим министерствам, обеспечить войсками ЧП, но он отказал в этой моей просьбе, как ранее и другим, в том числе Руцкому. Говорит, что не следовало вводить ЧП, надо было решать вопрос по-другому, мирно, через договоренности — такие возможности, насколько он, Горбачев, знает ситуацию, имеются.

Затем Горбачев спросил меня: «Где твой Ельцин?» Отвечаю, что не знаю. Горбачев: «Найди Ельцина, и приезжайте оба ко мне — что-нибудь придумаем».

Но Ельцина я в тот день «не нашел»…

К концу третьего дня после введения этого пресловутого ЧП, убедившись в его провале, после бурного обсуждения на сессии Верховного Совета России, этот указ о ЧП был парламентом отменен. Кстати, даже сегодня раздаются голоса в российской печати (причем в той печати, которая в начале 90-х годов прославляла Дудаева), что якобы, «отменив указ Ельцина о ЧП в Грозном, Верховный Совет не дал своевременно погасить конфликт в Чечне в зародыше».

О предстоящей отмене ЧП, однако, я сообщил заранее Ельцину (который появился в конце третьего дня), щадя его самолюбие, — и в тот период он воспринял ситуацию вполне адекватно, согласился с этой неприятной необходимостью отмены его указа о ЧП в Грозном.

Однако именно этот провал ЧП, введенного ельцинским указом как следствие неразумной активности вице-президента, сыграл, по моему глубокому убеждению, самую непосредственную боль в форсировании ельцинистами процесса «раздела СССР».

Дудаевский путч в Грозном и провал намерений сместить мятежного генерала обнажил весьма странную ситуацию, сложившуюся в стране. Как оказалось, униженный и фактически отстраненный от власти президент Горбачев, в то же время, согласно все еще действующей союзной конституции, единолично решал вопросы об использовании вооруженной силы, ему подчинялись министры обороны, внутренних дел, спецслужбы — хотя они возглавлялись людьми, отобранными лично Ельциным, — они хорошо знали закон, а применение силы ведет к крови, гибели людей. И, естественно, немедленно возникает вопрос: на каком законном основании была применена сила? По закону такой приказ мог отдать только Президент СССР. А им был Горбачев.

И в час «X», когда лично от этих министров зависел исход событий в Грозном, они предпочли Закон и союзного президента Горбачева, а не фактического правителя страны Ельцина, не обладающего на принятие такого роде решений (использование силы) законным правом.

С такой точки зрения знаменателен мой разговор 7 ноября с министром внутренних дел СССР Виктором Баранниковым и министром обороны Евгением Шапошниковым. В ответ на мое настоятельное требование направить в зону ЧП подразделения внутренних войск МВД Баранников, в частности, сослался на то, что у него нет приказа президента СССР как главнокомандующего всеми Вооруженными силами Союза ССР. Он сказал буквально следующее:

— Вам надо, Руслан Имранович, договориться с президентом СССР о применении сил МВД и Министерства обороны. В противном случае, если прольется кровь в регионе конфликта, ответственность по закону вынуждены будем нести мы, работники МВД, как нарушители закона, я этого не хочу…

Аналогичным образом сформулировал свой отказ принять участие в подавлении мятежа и министр обороны маршал Евгений Шапошников, напомнив о «тбилисских событиях» 1989 г., когда высшие должностные лица СССР «подставили Армию», отказавшись подтвердить отданные ими распоряжения по подавлению митингующего грузинского населения. Министров можно было понять — они, наученные горьким опытом конца 80-х — начала 90-х гг., просто боялись даже малейшего отступления от духа и буквы Закона — им нужны были ясные, четкие, основанные на Законе приказы. К тому же они должны были быть вовлечены в разработку операции по введению ЧП на самых ранних стадиях, чего сделано не было. Не были привлечены к делу службы безопасности ни федерального, ни местного уровня (регионов, примыкающих к Чеченской республике). Конечно, министры не могли не знать о готовящейся операции, но никаких конкретных поручений и приказов им никто не отдавал. Они считали всю эту затею, и не без оснований, авантюрой.

Ельцин, который российским обществом после августовских событий воспринимался как былинный герой, был унижен Горбачевым, сброшен с высокого пьедестала почета и уважения на грешную землю. Он предстал перед изумленной публикой как нерешительный и бессильный глава всего лишь одной из союзных республик, имеющий и ныне, после августовских событий, не больше полномочий, чем те, которыми он обладал в начале своей карьеры во главе Верховного Совета РСФСР в мае 1990 г. Ненависть к Горбачеву буквально раздирала грудь Ельцина — мне это было видно больше, чем кому-либо другому, когда мы встретились с Ельциным для обсуждения сложившейся ситуации в Грозном, на третий день после ЧП, накануне отмены его Указа. Он был страшно зол и на Руцкого, который, собственно, подставил нас всех, — но особая ярость его была направлена в адрес ненавистного Горбачева. Буквально пылая местью, он не мог успокоиться, ходил широкими шагами по кабинету. «Я ему это припомню, я его сотру в порошок!» — рычал Ельцин, повергая в страх помощников.

Конечно, Горбачев допустил большой промах, это был легкомысленный шаг. Коль скоро Ельциным было принято решение о проведении полицейской акции в Грозном, ему (Горбачеву) следовало дать распоряжение войскам обеспечить выполнение этой акции, а не пытаться играть роль самостоятельного государственного сверхгуманистического деятеля, стоящего как бы «над» государством. Таковым он уже не был, и даже в силу этого, в целях тактики и собственных интересов, связанных с его «проектом договора», следовало помочь Ельцину в обеспечении введенного им ЧП (хотя бы до тех пор, пока не прояснится судьба СССР в рамках нового договора, который невозможно было подписать без согласия Ельцина). Да и акция по наведению порядка в Чечено-Ингушетии была вполне правомерной, хотя, повторю еще раз, я лично предпочитал другие методы и был уверен, что мы без особых трудностей наведем порядок мирными средствами. Но и ЧП, введенное по указу президента России, могло кардинально изменить обстановку в Чечено-Ингушетии, нормализовать его — никто не готовился в тот период времени вооруженным путем выступить против сил порядка, направленных российским президентом. Тогда Дудаев не был готов к войне — он бежал, едва узнав о высаженном в Ханкале (бывшая база ВВС СССР) десанте. Огромное большинство народа с тревогой наблюдало за экстравагантными выступлениями и действиями Дудаева, он с каждым днем лишался своих сторонников — поэтому его вполне можно было отстранить и мирным способом, без всякого ЧП, а можно было и через этот самый ЧП, но при условии, что он будет введен так, как подобает это делать в аналогичных случаях — то есть должен был быть реально подкреплен силами порядка — подразделениями МВД, Министерства обороны и пр., успех был бы гарантирован, причем, как мне представлялось, без каких-либо человеческих жертв. Всего это сделано не было, поскольку в разработке операции по введению ЧП не участвовали квалифицированные военные специалисты из Генерального штаба — все делалось самим Руцким и его некими «помощниками». Я не ставлю, однако, задачу рассмотреть этот вопрос — нам он интересен всего лишь с позиций того, какое он имел воздействие на другую, более важную проблему — разработку Горбачевым нового Союзного договора и отношения к нему прежде всего со стороны Ельцина.

Проект нового Союзного договора президент Горбачев, в ходе известного новоогаревского процесса (бесконечные заседания участников проводились в доме отдыха поселка Ново-Огарево), завершил к концу октября; он назывался Союз Суверенных Государств (ССГ). Вполне естественно, что после августовских событий это проект сильно отличался от того, первого, который Горбачев хотел представить на одобрение главам республик 20 августа 1991 г. Новый документ превращал СССР в весьма «рыхлую» конфедерацию из 8–9 бывших союзных республик, со слабыми органами власти и управления, во главе которых находился президент — также с крайне ограниченными полномочиями.