Буало – Нарсежак – творческий тандем, который составляли два французских писателя – Пьер Буало (1906—1989) и Тома Нарсежак (1908—1998).
По мнению писателей, их произведения следует воспринимать не как детективы в обычном смысле этого слова, а как образчики запутанных, «невозможных» на первый взгляд ситуаций, разобраться в подоплеке которых читателю предлагается вместе с заблудившимся в дебрях загадок (в действительности – изощренных, коварных ловушек) главным героем.
I
– Я его убью! Вот увидишь, кончится этим!
Она остановилась у окна и невидящим взглядом смотрела на море. Лепра мучился со своим галстуком. Он видел ее отражение в зеркале и уже желал ее. Это было сродни какой-то болезни, и самые неистовые объятия не приносили облегчения. На ней было белое платье в складку, и под легкой тканью четко вырисовывался ее силуэт. Жан Лепра нервничал. Он выругался, посылая ко всем чертям галстук, а заодно и этот концерт…
– Пошли, Жанчик, – сказала Ева. – Дай сюда галстук. Ты хуже ребенка, ей-богу. Впрочем, ты и есть мой ребенок!
Ева стояла перед ним, подняв руки, и его взгляд медленно погружался в ее светлые глаза. Он хотел сказать ей: «Не думай больше о нем… Подумай лучше обо мне, хоть чуть-чуть!» Но она продолжала говорить, а ее пальцы колдовали над галстуком.
– Я убью его. Он это заслужил.
Лепра понял, что должен в сотый раз выслушать все ее претензии, которые он знал наизусть, и с возмущением поддакивать. Она любила его потому, что он был ее терпеливым доверенным.
– Я с ним только что столкнулась. Он обнимал эту малышку Брунштейн, а потом имел наглость утверждать, что это неправда. Врет и не краснеет. Боже, как меня от него тошнит! – ее светлые глаза посерели. – Люблю предгрозовое небо, – она пыталась шутить, чтобы скрыть волнение. Но злость переполняла ее. Она была со своей ненавистью наедине. Лепра не в счет. – Я влепила ему пощечину. Он, естественно, мне ее вернул, и от всей души.
– Но, – решился Лепра, – он же не в первый раз тебе изменяет.
– Да пусть изменяет, плевать я хотела! Но надо же иметь мужество в этом признаться! Он мне лгал все двадцать лет. Мы еще не поженились, а он уже мне лгал. Никогда не прощу! Утешал меня, баюкал: «Ты у меня одна, ты моя самая любимая», а потом спал с первой попавшейся девкой.
Ева отстранилась от Лепра, словно само соприкосновение с мужчиной в эту минуту внушало ей ужас. Она смотрела на своего любовника с враждебной подозрительностью.
– Ложь меня убивает. Может, я тоже шлюха, но зато никогда не лгу. Став твоей любовницей, я ему во всем призналась, в тот же вечер. А вас-то уничтожает как раз правда. Вы хотите, чтобы любовь была красивой авантюрой. Авантюра вам интереснее женщины.
Лепра поправил манжеты, осмотрел себя в зеркале со всех сторон.
– Успокойся, – сказала она, – ты неотразим. Бабы всегда на тебя будут пялиться. Какие же мы дуры!
Он привлек ее к себе, его рука скользнула между платьем и се телом. Он долго гладил ее по спине, ласково, кончиками пальцев.
– Я, по крайней мере, тебе не изменяю, – прошептал он.
– Откуда я знаю?
– Как это? – произнес он, разыгрывая обиду и удивление.
Она приникла щекой к его груди.
– Нет, – сказала она, – я тебе верю. Я отлично чувствую мужчин!
И снова Лепра пронзила эта нелепая боль…
– Ева, – прошептал он. – Ева, мне больно.
Она повернула голову, – от ее коротко стриженых волос исходил запах свежевспаханной земли, растоптанного цветка.
– Почему тебе больно, дорогой?
Он замолчал. Он оскорбил бы ее, спросив, сколько мужчин у нее было до него. Он даже не ревновал. Но она никогда не поймет, что женщину любишь даже в се прошлом, в ее детстве. Продолжая машинально поглаживать Еву по плечу, он думал: «Ей сорок пять, мне тридцать. Через пятнадцать лет ей будет шестьдесят. А мне…» Он закрыл глаза. Он привык за прошедшие полгода, со дня их близости, ощущать, как внезапно на глаза наворачивались непонятные обжигающие слезы, приносившие с собой головокружение, дурноту, тревогу. Любовь без будущего – вот что он держал в своих объятиях.
– Ты это всерьез сейчас сказала? – спросил он.
– Что?
– Насчет своего мужа…
– Да, – сказала она. – Был бы у меня под рукой револьвер, любое оружие… да, я бы его убила.
– Но на трезвую голову…
– На трезвую голову – не знаю… Не думаю… Как только я начинаю размышлять, мне становится его жалко.
Вот он, вечный его страх, от которого бешено колотится сердце. Голос Лепра звучал глухо, когда он спросил:
– Ты уверена, что эта жалость… что эта жалость – не любовь, остатки любви?
Про себя он заклинал ее: «Боже, только не говори „да“, может, это еще любовь», – тем не менее упорствовал с подчеркнутым благодушием:
– Знаешь, по-моему, это было бы вполне естественно. Я же не животное.
Она высвободилась из его объятий и снова взглянула на море. В фарватере медленно двигалось нефтяное судно. В эти сумрачные серые часы вода излучала свет, словно снежная равнина.
– Нет, – произнесла она. – Я его ненавижу. Я восхищаюсь его талантом, силой, умом. Он создал меня. Но я его ненавижу.