Этой сонаты я никогда не слышал. Завороженно смотрел, как легко и свободно летают по клавишам его длинные сухие пальцы — и слушал, слушал.

Я теперь хотел только одного — чтобы эти пальцы не остановились.

Забыл о старой шляпе и о лисьих движениях, о потертом пиджаке и сладкой улыбке.

Слышал только музыку.

Но она, не закончившись, вдруг умолкла.

Настройщик, словно испугавшись чего-то, поспешно поднялся, осторожно закрыл крышку пианино. Продолжая держаться левой рукой за черное полированное дерево, он поклонился.

— Простите, — произнес он, — Я… я, знаете ли, еще не могу. Я подумаю…

Он быстро оделся и ушел.

Когда дверь захлопнулась, я хотел догнать его, сказать ему еще что-то, но у порога остановился.

Долго стоял у окна и смотрел на человека, медленно удалявшегося по тротуару. На человека в шляпе конусом, которая когда-то была зеленой; в коротком пальто с большими отворотами, с обтрепанными и затертыми карманами и краями рукавов.

Как больно, что все это было. Было!

В какой-то момент он обернулся и вяло помахал рукой, а потом прибавил шагу.

Я смотрел в окно.

По тротуару торопливо шли люди.

Когда в комнату проник вечерний сумрак, я включил весь свет и увидел на столе деньги, полагавшиеся мастеру за ремонт пианино.