«Я должен увидеть тебя, чтобы попрощаться, – подумал он. – Я могу не вынести вида твоего мертвого лица, потому что тогда я больше не смогу надеяться, – тут же пронеслось у него в голове. – Я люблю тебя, Агнесс».

Никогда за всю свою жизнь он не оглядывался в прошлое. Теперь же он смотрел в него и, осторожно поднимая покров, хотел снова быть тем мальчиком, который пришел ей на помощь с кувшином теплой воды. Не для того, чтобы что-то сделать иначе, а просто для того, чтобы получить возможность прожить каждое мгновение, проведенное с Агнесс, еще раз.

Опять пошел дождь с градом. Рядом с поврежденным Золотым колодцем началось импровизированное празднество – соседи отмечали счастливый исход пожара и решительные действия стражей, но прежде всего свою собственную доблесть, выразившуюся в том, как стойко они держали цепь, передавая друг другу кожаные ведра. Между тем на все еще тлеющих углях дома «Вигант amp; Вилфинг» разгорался небольшой огонь – так почему бы не воспользоваться тем, что само идет в руки и что все равно по-другому использовать уже нельзя? По кругу пошли чаши с вином, ножки индюшек, пышные булки. Мужчина в ночной рубашке, за прошедшее время успевший уже прийти в себя, сидел на цокольной плите колодца и с удовольствием поддавался на уговоры в третий раз рассказать, как он, целый и невредимый, стоял в центре дождя из осколков стекла и кусков оконных рам, после того как взорвались окна зала на втором этаже. Осколки все еще поблескивали в его волосах.

Прибыли члены городского совета, узнали, что опасность миновала, и посчитали за честь для пирующих присоединиться к ним и принять участие в их спонтанном праздничном ужине. Дождь смыл пыль и пепел со всех ровных поверхностей и спек их в некое подобие затвердевшего известкового раствора во всех тех местах, где не сумел унести их прочь. Начальник дневной стражи Староместских ворот Карлова моста присоединился к небольшой группе, заверил всех в своем непосредственном участии в происшедшем и потребовал кувшин вина. В спиртном ему отказали, но он совсем не обиделся. В то время как среди празднующих вокруг огня все чаще слышался смех – хотя, как правило, с истеричными нотками, – в промежутках между взрывами хохота люди бросали вызывающие сильное беспокойство взгляды на скорбящих, разрываясь между чувством облегчения оттого, что пожар потушен, и пониманием катастрофы, приключившейся с их соседями. Порой смех сопровождался резкими звуками очередного приступа кашля пирующих.

Киприан брел, спотыкаясь о тлеющие остатки дома, здесь отпихивая в сторону куски штукатурки, там оттаскивая рухнувшую балку. Его руки были черными как смоль, лицо – маской из пепла. Час назад он, как безумный, карабкался по куче щебня и громко звал Агнесс, разбрасывая во все стороны обломки, и лишь по счастливой случайности не схватился ни за осколок стекла, ни за раскаленные угли, свисавшие с краев балок. Теперь он был измотан, опустошен. Кашель уже не был таким сильным, но все еще досаждал ему. Один раз он упал на колени, мучимый спазмами, но в желудке у него оставалось так мало, что рвота ему не помогла. Постепенно в его сознание просочилось понимание того, что Агнесс либо лежит где-то под завалом, такая же мертвая, как и женщина, которую он за нее принял, либо отсутствовала в доме на момент пожара, а значит, бесследно исчезла. Он отчаянно цеплялся за эту последнюю надежду, хотя и не осознавал этого. Киприан на развалинах дома Вигантов был лишь оболочкой того мужчины, который всегда был убежден, что все в его руках, а теперь беспомощно размышлял, превратилась ли и его жизнь в развалины или у него еще остался шанс побороть судьбу. Он бросил короткий взгляд на Андрея фон Лангенфеля.

Андрей положил мертвую себе на колени и рыдал, держа на руках плачущего ребенка. Супруги Вигант, так же как и Себастьян Вилфинг-старший, стояли в отдалении с выражением лиц людей, на которых только что рухнула стена и которые как только улеглась пыль, поняли, что им посчастливилось стоять аккурат под оконным проемом. Себастьян тщательно расспросил прислугу и попытался выяснить у них, где Агнесс. Еe горничная представляла собой сплошной комок нервов, и разговаривать с ней было просто невозможно.

Киприан смотрел, как Андрей убирает прядь волос со лба умершей. Он плохо ее знал, но все равно считал, что потерял близкого человека. Это чувство возникло не только из-за тою, что он принял ее за Агнесс и рисковал жизнью, чтобы спасти ее из огня. Он попытался найти облегчение в том факте, что мертвая не была Агнесс, но чувства его закрутились узлом, а израненная душа ощущала скорее боль, охватившую Андрея, чем успокоение.

– Теперь они вместе, – всхлипнул Андрей, прежде чем полностью отдался горю. – Наконец она обрела покой.

Неожиданный дождь смыл сажу с лица Иоланты и обнажил израненную, окрашенную кровоподтеком щеку и разбитую губу, пока Киприан растерянно смотрел на нее. Кто-то ударил ее. Она осталась в комнате Агнесс, и кто-то набросился на нее. Мозг Киприана пока еще не пришел в себя до такой степени, чтобы суметь провести необходимые параллели, но мысли уже начали сплетать узор.

– Киприан!

У подножия груды развалин стоял Никлас Вигант. Юноша молча встретился с ним взглядом. Никлас полез к нему наверх.

– Что случилось, Киприан? Кто этот человек с ребенком? Кто эта мертвая? – В глазах Никласа снова заблестели слезы. – Я думал, это Агнесс. Ты тоже так думал… ты ведь ее… Ты ведь опять вернулся в дом и…

– Она умерла вместо Агнесс, – услышал Киприан собственный голос. Для Никласа эти слова прозвучали, как оплеуха. – Эта девушка была в комнате Агнесс. Она получила серьезный удар в голову. Человек, нанесший ей этот удар, оставил ее лежать на полу и поджег дом. Возможно, он или они забрали Агнесс с собой, а уже потом устроили пожар. – Последняя догадка легла на свое место в мозаике мыслей в мозгу Киприана. – Вы все должны были умереть, Никлас. Этот разбойник просто хотел удостовериться в смерти Агнесс. За что, Никлас?