— Всегда имелось определенное количество, особенно после Ньюмена и Оксфордского движения. Некоторым верующим впору было приобретать льготный «билет в оба конца», — усмехнулся богослов. — Известен один богач, который в тысяча восемьсот сороковые годы бесконечно переходил туда-обратно, пока не скончался на пол-пути.

— Разве пример Ньюмена все еще актуален? Мне казалось, об этом давно позабыли.

— Насчет Ньюмена я не особенно осведомлен, — сказал профессор богословия, кинув взгляд на ожидавшую его стопку рукописей. — Знаю, что он учился в Оксфорде, диссертацию писал под руководством викария университетской церкви, стал лидером движения англокатоликов и довольно долго бился за обновление англиканства, прежде чем перейти в чистое католичество. Ну и под конец жизни сделался, как вы знаете, римским кардиналом. У меня есть приятель, крупный специалист по теме, которая вас интересует. Зовут его Филипс, он преподает в оксфордском Тринити-колледже, где хранят память о трудившемся там Ньюмене. Филипс давно занимается исследованием жизни своего знаменитого коллеги. Хотите, дам вам рекомендательное письмо к нему?

— Было бы замечательно навестить его завтра днем, если возможно, — поблагодарил Пауэрскорт.

Детектив уже направлялся к охраняющему подъезд могучему дубу, когда с лестницы его окликнул богослов:

— Скажите, лорд Пауэрскорт, этот вот пастырь, по совместительству и католический и англиканский? Это, разумеется, лишь некая гипотеза?

— Нисколько, — ответил Пауэрскорт. — Такая духовная персона существует. Живет и здравствует и наставляет паству в Западной Англии.

— Господи помилуй! — ошеломленно произнес богослов. Пальцы его вновь нервно схватились за цепочку с нашейным крестиком.

Старинных друзей Джонни Фицджеральда его поведение повергло бы в шок. Одни бы просто не поверили, другие усомнились бы в его душевном здравии.

Первое, что наутро после отъезда Пауэрскорта сделал Джонни, — отправился к половине восьмого утра на святое причастие. Причем так сверлил взглядом служившего у алтаря каноника, что тот позже рассказывал о помешанном, заявившемся в собор. Затем, побывав в лучшей местной лавке канцтоваров, Джонни Фицджеральд купил набор карт здешних краев и черный кожаный блокнотик. Ровно в одиннадцать он снова был в соборе: присутствовал на заутрене. Затем несколько часов кряду провел в читальне городской библиотеки, внимательно листая труды по истории графства. Вообще, надо сказать, отношения с библиотеками у Джонни как-то не сложились. Вот и на этот раз он для начала обошел все помещения с книгами и заглянул во все двери, не теряя надежды все-таки обнаружить бар. Ну не могли же люди, постоянно корпевшие в этом чертовом заведении, обойтись без возможности время от времени взбодриться рюмочкой или стаканчиком?

Прервавшись на короткий ланч и вернувшись в читальню, Джонни завязал обстоятельную беседу с главным библиотекарем, интересуясь местонахождением окрестных католических храмов, а также расписанием тамошних богослужений. Сведения были аккуратно занесены в новехонький блокнотик. В половине пятого Джонни опять примкнул к пастве на соборной вечерне и вновь пристально изучал лица священнослужителей, включая старших членов хора (юных певчих он почему-то игнорировал).

Естественно, по возвращении в Ферфилд-парк потребовалось срочно восстановить силы. Не снимая плаща, Джонни схватил бутылку «Нюи Сен-Жорж», налил и залпом выпил большой стакан. После чего плащ был отдан дворецкому, а сам Джонни ощутил себя возрожденным.

— Ты замечаешь, Люси, — обратился он к сидевшей за фортепиано в пустой гостиной леди Пауэрскорт, — сколь глубокой добродетелью отмечен нынче мой облик?

— О, не уверена, что добродетель — это первое, что восхищает в тебе, мой дорогой Джонни.

— Смотри, смотри, — настаивал Фицджеральд, — перед тобой не человек — истинный ангел, трижды сегодня посетивший церковь и не один час просидевший в библиотеке. Так неужели я не излучаю сияние нравственности? Неужели не заметна вся эта осенившая меня духовность? — Он заботливо наполнил свой опустевший стакан.

— Ты трижды ходил в церковь, Джонни? С тобой все в порядке? Не вызвать ли врача?

— Мне надо было хорошенько присмотреться к соборной братии.

— Извини, все-таки не понимаю. То есть походы в собор, несомненно, спасут твою бессмертную душу, но чем это поможет делу?

— Тем, что я сразу же узнаю всякого из них, если где-нибудь встречу, — пояснил Джонни. — Фрэнсис просил выяснить, нет ли среди здешних церковников еще кого-то, втайне преданного Риму. Ну я и выясняю, Люси. Представь, что человек ищет, где выпить, что ему просто невозможно без регулярной порции спиртного. — Джонни налил себе четвертый стакан бургундского. — Примерно так же у этих подпольных католиков. Им, как святому брату архидиакону, требуется регулярно справлять их мессы. Я тут, торча в библиотеке, кое-что пометил. — Джонни достал черный блокнотик и гордо продемонстрировал леди Люси записи на первых страницах. — Список всех католических храмов в округе и дни, часы богослужений. Так что, едва кто-нибудь из соборных парней шмыгнет в означенный церковный пункт, а я уж притаился в уголке. Всех здешних бестий высмотрю. Есть в этом деле одна дьявольская пакость.

— Что такое? — улыбнулась леди Люси.

— Ты знаешь, когда службы у этих католиков? Думаешь, патеры дадут человеку выспаться, с толком позавтракать? Дудки! Общий сбор в их молельнях чаще всего лишь раз в неделю. Но начинаются их мессы в чертову рань: полвосьмого утра.

Дома, на Маркем-сквер Пауэрскорта ждали две шифровки от Уильяма Маккензи. Обе касались передвижений таинственного незнакомца, ежемесячно навещавшего архидиакона. Первое сообщение гласило:

«Докладываю, лорд, что объект снялся со стоянки в Комптоне и поездом выехал в Лондон (отправление: 7.45 утра, остановки: Ньюбери, Рединг, Слау). Объект ехал в купе первого класса один, лишь на последнем перегоне место напротив него заняла очень пожилая леди в меховом пальто. Между ними имелся небольшой разговор. Есть вероятность, что это было условленным свиданием…»

Поразившись чрезмерной подозрительности Маккензи, Пауэрскорт, однако, вынужден был признать ту же склонность и за собой. Похоже, он и его агент друг друга стоили.