— Товарищ Губченко. Вполне официально прошу вас вспомнить, не знаете ли вы еще что-нибудь о крупных вещах?

Тюля никак не решается. Да, теперь я улавливаю только одно в его молчании. Он боится. Панически боится. Собственно, на колье ему наплевать. Он просто боится.

— Значит, вы ни о чем, кроме уже перечисленных короны Фаберже и так называемых орденов, не слышали?

Сейчас Тюля просто вызывает жалость. Он не хочет говорить.

— Губченко. Скажите честно, вы хотите, чтобы вам сейчас вернули паспорт и билет? Хотите спокойно улететь в Москву?

Тюля молчит. Этот “детский” вопрос для него унизителен.

— Так хотите или нет? Если вы мне сейчас не ответите, предупреждаю — потянете за собой хвост. За четко заведомую дачу ложных показаний. Только не вздумайте опять подсовывать липу. Скажем, что-нибудь вроде нумизматической коллекции Коробова. — В другое время эта фраза вызвала бы у меня улыбку, но сейчас я был серьезен. Кажется, Тюля готов. Ну что, пора бить. — Поймите — мы знаем о петровском колье. Да, да, о колье Шарлотты. У нас есть несколько вариантов и кандидатур. Нам нужно только одно — услышать, на кого в свое время выходили вы. Кроме Зенова.

Подействовало. Прилично подействовало.

— Именно Зенова. Предупреждаю — может быть, и мы знаем об этом человеке.

Как не хочется ему говорить. Как не хочется.

— Ну… — Тюля выдавил это через силу. — Был такой. Веня Голуб.

— Как? Голуб?

— Да, Веня Голуб. Вениамин Голуб. Если по кличке — Герасим.

Голуб. Голуб. Кличка — Герасим. Я ничего о таком не знаю. Абсолютно ничего. Эдик, кажется, тоже не упоминал ни такого имени, ни клички.

— Откуда он?

— Из Москвы.

— Адрес его знаете?

— Нет, адреса не знаю. Знаю, что работает в институте Гипрогор. Еще — домашний телефон.

— Какой?

— Двести четырнадцать — пять четыре — одиннадцать.

Двести четырнадцать — пять четыре — одиннадцать. Черт. 214–54–11. Стоп. Да ведь это же телефон из записной книжки Горбачева! Вениамин Михайлович. Вот так номер. Значит, “Вениамин Михайлович” — это Голуб. Проверим еще раз.

— Как его отчество? Этого Голуба?

— Вы знаете — отчество не помню. Кажется, не то Михайлович, не то Николаевич.

— А… сколько ему лет? Хотя бы примерно?

— Примерно мой ровесник.

Все правильно. Для Горбачева этот Голуб должен быть, конечно же, Вениамином Михайловичем. А для Тюли просто Веней.

— Вы знаете, где он сейчас?

— Ничего не слышал о нем еще с воли. Одно только и знаю, что раньше колье было у него.

— И все?

— И все. А что — этого мало?

Все верно. Тюля сказал много. Даже больше, чем я ожидал.

— Вы сами видели колье? Могли бы его описать?

— Колье я не видел. Слышал, что в нем сто тридцать один бриллиант.

Кажется, можно отпускать. Я протянул Тюле паспорт и билет:

— Билет вам перерегистрируют на следующий рейс. Всего доброго.

Быстро поднявшись наверх, кивнул Анту:

— Скорей! Едем в порт!

Через полчаса наша машина затормозила у входа в портовую таможню. Начальник таможни Арту Викторович Инчутин, неторопливый плотный, с глазками-буравчикам кажущимися не знающему его человеку подслеповатыми, принял нас сразу, и я так же сразу достал и кармана и развернул перед ним список драгоценностей, с которыми выходили на берег пассажиры “Норденшельда”.

— Артур Викторович… Вот посмотрите — здесь указано: “Колье бриллиантовое, сто тридцать один камень, восемь рядов”. Тут написано: колье украшало некую Мертонс Мери-Энн. Как она выглядела?

— Ну… дамочку эту помню. Помню. Красивая, видная.

Значит, женщина. Это подтверждает и Инчутин. Но ведь ни одна женщина не входила в круг подозреваемых нами людей. Потом — никаких данных о том, что эта Мертонс была раньше в Таллине или вообще в Союзе, у нас нет.

— Артур Викторович, вы человек опытный. Вопрос сложный, но… Бриллианты были настоящими или поддельными?

— Боюсь, братцы, этого никто вам не скажет. Стразы сейчас делают — пальчики оближешь. А снимать с туристов драгоценности и отправлять их на пробу не имеем права.

— И еще один вопрос. Эта Мертонс шла одна?

— Нет, с мужчиной. Его фамилия должна быть в этом же списке. На нем было золото. Да, вот она. “Кольцо золотое с печаткой — Джон Пачински”.

— Он? — Я достал из кармана фотографию Пачински и положил ее перед Инчутиным.

— Он, — начтам вгляделся. — Определенно он.