Проехав мимо аэродрома с громадными ангарами, разбитыми во время последних бомбардировок, и обломками сожженных «фокке-вульфов» и «мессершмиттов», автомобиль свернул на узкую бетонную дорогу. Здесь уже не было ни души, так как патруль никого не допускал в район резиденции без спецпропусков. А их имели только немногочисленная обслуга, высшие чины НСДАП, ну и, само собой разумеется, отдельные руководители СД и гестапо.

Проехав по прямой дороге около пяти километров, автомобиль остановился перед глухими металлическими воротами. Резиденция гаулейтера была окружена высоким деревянным забором, покрашенным в темно-зеленый цвет. Повсюду на высоких шестах с оттяжками была развернута маскировочная сеть — штаб гаулейтера тщательно маскировался, чтобы, не дай бог, его не заметили с воздуха. Пока, по-видимому, советские летчики ничего не знали о резиденции. Бомбы ложились в районе аэродрома, в поселке, у старой крепости. Здесь же не было ни одной воронки.

Охрана в маскировочных костюмах проверила документы у вновь прибывших, небрежно козырнув оберфюреру Бёме. «Совсем обнаглели, — с раздражением подумал он. — Если они охраняют гаулейтера, то уже не считают для себя обязательным с должным уважением относиться к старшим по званию». Охрану здесь нес взвод СС, подчиняющийся непосредственно Коху.

Ворота открылись, и автомобиль въехал на площадку перед домом. Здесь уже стояли несколько черных лимузинов, один крытый грузовик, десяток мотоциклов с колясками.

Дом был одноэтажный, с широкими двустворчатыми окнами, имеющими аккуратные ставни-жалюзи. Несколько ступенек вело к широкой двери с навесом, опирающимся на четыре граненые колонны. Черепичная крыша с мансардой, примыкающий к дому гараж с плоской кровлей из гофрированного железа, несколько хозяйственных построек поблизости — вот и вся резиденция. Для любящего роскошь и помпезность Коха это было несколько странным. Бёме, всякий раз бывая здесь с докладами, испытывал чувство удивления: «Скромно живет наш гаулейтер. Совсем не так, как раньше, в Гросс-Фридрихсберге».

Сопровождающие оберфюрера охранники, спросив разрешение, ушли в караульное помещение, а Бёме, поднявшись по ступенькам, уже собрался открыть тяжелую дверь. Но стоявший рядом рослый эсэсовец с автоматом, указав рукой куда-то в сторону, проговорил:

— Господин оберфюрер, пройдите, пожалуйста, в бункер. Гаулейтер ждет вас там.

Бёме прошел под натянутой между деревьев маскировочной сеткой метров двадцать в указанном направлении и оказался у металлической двери в бетонном коробе спуска в бункер. Охранник услужливо открыл ее перед оберфюрером, и тот, придерживаясь рукой за перила, стал спускаться по довольно крутой лестнице в глубь подземелья.

Преодолев небольшой тамбур с вешалкой, Бёме оказался в просторном помещении, освещенном мягким электрическим светом. Деревянное покрытие стен создавало иллюзию легкости конструкции, как будто это не бункер, а какое-то легкое бунгало где-то в предгорьях Альп. На стенах висели несколько картин с сюжетами охоты и большая карта Восточной Пруссии с аккуратными шелковыми шторками.

Из-за стола поднялся адъютант Коха — двухметровый громила со шрамом на правой щеке — гауптштурмфюрер СС Гюнтер Ленц. Когда-то, будучи студентом Кёнигсбергского университета, он был одним из боевиков штурмового отряда Ремпа, громившего еврейские магазины и совершавшего налеты на рабочие кварталы Кёнигсберга. Потом служил некоторое время в четвертом моторизованном полку НСКК [149] . Где «подобрал» его Кох, точно никто не знал, но уже на протяжении нескольких лет он был бессменным адъютантом гаулейтера.

— Добрый день, господин оберфюрер. Подождите немного, гаулейтер сейчас вас примет.

Бёме опустился в глубокое кресло, протянул руку к газете, лежащей на журнальном столике, но взять ее не успел. Дверь кабинета открылась, и на пороге показался сам гаулейтер.

Гаулейтер был невысокого роста, плотный, с широким лицом и уже обозначившимся вторым подбородком. Острые карие глаза, высокий лоб, темная, едва седеющая шевелюра с небольшими залысинами, массивный нос, придающий лицу несколько простецкое выражение. И, конечно же, знаменитые усики, известные каждому кёнигсбержцу. Вопреки обыкновению Кох был одет не в привычный френч с белой рубашкой и галстуком, на котором красовались петлицы с двумя золотыми дубовыми листиками, увенчанными орлом с распростертыми крыльями, а в камуфляжную блузу с толстой шнуровкой, как какой-нибудь фельдфебель из гренадерской дивизии.

— Дружище Бёме, приветствую вас! Как добрались? Не попали под бомбежку? Проходите. — Кох слегка подтолкнул его в спину. — У меня здесь один гость. Нам нужно поговорить втроем.

Бёме прошел в кабинет.

В стороне от большого письменного стола на диване сидел седовласый мужчина в строгом темно-синем костюме. Рядом с ним на диване лежал набитый бумагами портфель. При появлении Бёме он встал с дивана и, сделав шаг навстречу оберфюреру, произнес:

— Рад встрече, господин Бёме. Как давно мы с вами не виделись.

Оберфюрер Бёме сразу узнал посетителя гаулейтера. Это был доктор Альфред Роде, директор художественных собраний Кёнигсберга, выдающийся ученый-искусствовед, имеющий мировую известность специалист по янтарю.

Первая мысль, мелькнувшая у Бёме, была: «Зачем он здесь? Он же совершенно штатский человек и никакого отношения к подготовке города к обороне не имеет!» Но тут же сообразил: «Кох наверняка неспроста сводит нас вместе в своем кабинете. Есть нечто такое, что для Коха не менее важно, чем оборона города…»