Шрифт:
И дальше: "Не возьмешь мою душу живу, Не дающуюся как пух"… Ведь "Жизнь, это место, где жить нельзя" ("Поэма Конца"). Место, где нельзя жить Поэту. Отсюда и финал — угроза:
Жизнь: ножи, на которых пляшет Любящая. — Заждалась ножа!Несколько записей о творчестве, сделанных Цветаевой в разное время 1924 года:
"Вдохновение. — Есть священный инстинкт — и в этом меня подтвердит каждый пишущий — оберегающий нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворения, написанные в десять минут, всегда подозрительны.
Тот же священный инстинкт оберегает и настоящего читателя (т. е…не трутня) от доверия к слишком легко в него льющемуся.
– --
Как у Достоевского звучат иные слова! О Раскольникове, например: "страстные грезы", — какая сила неминуемого, непоправимого — и сладость соблазна. И как эти "грезы" звучат у Надсона!
– --
Рационализм прозы — некий подстрочник к иррациональности стихов. Лаборатория мозга, души и сердца, внезапно взрывающаяся — совсем не тем. Так Бертольд Шварц, ища золото, нашел порох.
– --
Я не люблю, когда в стихах описываются здания. На это есть архитектура, дающая.
Бессмысленно повторять (давать вторично) — вещь, уже сущую. Описывать мост, на котором стоишь. Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою — отождествись или отождестви. Всегда — иноскажи.
Сказать (дать вещь) — меньше всего ее описывать.
Осина уже дана зрительно; дай ее внутренне, изнутри ствола: сердцевиною.
– --
— Я не верю стихам, которые — льются. Рвутся — да!"
– --
И самые поразительные, вещие слова, вырвавшиеся в письме из-под лавины жалоб, обид, боязни собственного отчуждения от безжалостной реальности:
"…главное — я ведь знаю, как меня будут любить (читать — что!) через сто лет!"
1925-й
Лирика начала года. "Иное вещество" поэта и поэзии. Планы переезда во Францию. Рождение сына. Смерть Н. П. Кондакова. Замысел поэмы "Крысолов". Быт и бытие поэта. Работа над "Крысоловом". В. Ходасевич о "Молодце". "Герой труда". Вновь "Крысолов". Снова о журнале "Своими путями" и о работе в нем С. Эфрона. Переезд во Францию.
Первым днем нового года помечены "Крестины" — одно из демонических стихотворений. Воздаяние тому, кто крестил Поэта на его бытие. Кто "зазнобил" купельную воду так, что в этой купели душа поэта сделалась неподвластна никаким земным закаливаниям, раз навсегда прокалившись тайным жаром: "…на вечный пыл В пещи смоляной поэтовой Крестил — кто меня крестил Водою неподогретою… Беспримесным тем вином".
Еще в 1918 году Цветаева написала шестистишие "Гению" о том же: "Крестили нас — в одном чану, Венчали нас — одним венцом, Томили нас — в одном плену, Клеймили нас — одним клеймом. Поставят нам — единый дом. Прикроют нас — одним холмом".
О том же — но иначе. Сейчас речь идет о "виновнике", об "авторе", о первопричине, о созидателе Поэта, о творце иного вещества (сплава), из чего создан Поэт. О "попе", крестившем его так, что "Все страсти водою комнатной Мне кажутся… Все яды — водой отварною Мне чудятся". О том, кто крестил Поэта "водой исступленной Савловой". Кто, в конечном счете, совершил страшный грех, ибо Поэт говорит ему: "Молись, чтоб тебя простил — Бог".
Не есть ли этот "поп" — "Князь Тьмы" — тот, о ком в 1917 Цветаева писала: "Тебя пою, родоначальник ночи, Моим ночам и дням сказавший: будь"?…
Написанное следом (5 января 1925 года) стихотворение продолжает тему:
Жив, а не умер Демон во мне!.. —а затем вливается в главный, магистральный поток, несущий в себе роковую тему, пронизывающую цветаевское творчество: тему отказа, отречения и отрешения от пут и тисков земного существования. Этот отказ — жить, отказ — быть идет как в плане бытия, так и в плане быта, — ведь у Цветаевой оба враждующих начала обречены на неразлучность. "Демон" — это душа поэта, рвущаяся прочь. "Понимаешь, что из тела Вон — хочу!.." "За потустороннюю границу: — К Стиксу!" — так говорится в стихотворении 1923 года "Древняя тщета течет по жилам…" И теперь, в январе 1925-го, — об этом же:
В теле как в трюме, В себе как в тюрьме. ………………… В теле — как в стойле, В себе — как в котле…И еще сильнее: "В теле — как в топи, В теле — как в склепе…" Вывод? Выход?
Мир — это стены. Выход — топор…(Когда-то, в бесконечно давней Москве двадцатого года, Цветаева выписывала полушутливые строки:
…И если сердце, разрываясь, Без лекаря снимает швы, — Знай, что от сердца — голова есть, И есть топор — от головы!..)Одиннадцатым января датировано стихотворение, родственное двум предыдущим, в котором бытие поэта вмуровано в бытовую, убийственную обыденность:
Существования котловиною Сдавленная, в столбняке глушизн, Погребенная заживо под лавиною Дней — как каторгу избываю жизнь. Гробовое, глухое мое зимовье. Смерти: инея на уста-красны' — Никакого иного себе здоровья Не желаю от Бога и от весны.И, наконец, 15 января написано еще одно стихотворение такого же трагического ряда: "Что, Муза моя? Жива ли еще?.." — и эта первая строка уже о многом говорит, — как и все стихотворение, финал которого не нуждается в комментариях:
Ну, Муза моя! — Хоть рифму еще! Щекой — Илионом вспыхнувшею К щеке: "Не крушись! Расковывает Смерть — узы мои! До скорого ведь?" Предсмертного ложа свадебного — Последнее перетрагиванье.