Шрифт:
Писала о художнице, но, несомненно, имела в виду себя — как и любого истинного творца… Вообще Гончарову Марина Ивановна немножко придумала, не приняла в расчет их разные сущности, прежде всего человеческие. Она надеялась, что знакомство перейдет в дружбу, но ее останавливала сдержанность Натальи Сергеевны, ее скрытность, то, что она никогда не звала к себе, хотя и встречала радушно. Некоторое время, однако, их общение продлится: Аля будет брать у нее уроки, а сама она, заинтересовавшись цветаевским "Мо'лодцем", сделает к нему иллюстрации. А потом отношения постепенно сойдут на нет…
Работу о Наталье Гончаровой Цветаева сделала в двух вариантах: приблизительно две трети — для перевода на сербский, полный вариант — конечно, для "Воли России", — хотя не переставала по разным поводам обижаться на якобы невнимательность М. Л. Слонима. "Наталья Гончарова" появилась в пяти номерах журнала (N 5–9 за 1929 год); Цветаева пометила ее мартом, — когда, вероятно, и завершила свой труд, вернее, прервала его: "Кончить с Гончаровой — пресечь. Пресекаю", — имея в виду бесконечность разговора о труде и даре художницы. А кроме того, рукопись начатой поэмы "Перекоп" требовала продолжения…
Двенадцатого марта в Париж приехал Маяковский и пробыл до конца месяца, уехав затем в Ниццу и Монте-Карло. Его деятельность и встречи в Париже окутаны тайной. Долгие годы спустя дочь Цветаевой вспоминала, что мать с отцом присутствовали на каком-то его выступлении в кафе "по просьбе коммунистов одного из окраинных районов Парижа"; на этом вечере Марина Ивановна пребывала в качестве его переводчицы. Ее записи не сохранились, и в печати никаких сведений об этом нет. Да и трудно предположить, что Сергей Яковлевич удержался бы от публикации в своей "Евразии" хотя бы краткой информации о таком событии. Если же допустить, что Ариадна Сергеевна ошиблась и выступление Маяковского состоялось в 1928 году, то опять-таки, нам думается, информация об этом проникла бы в печать, и прежде всего — в ту же "Евразию", которая поместила приветствие Маяковскому Цветаевой. Если же оглянуться еще на один год назад (известно лишь одно выступление Маяковского в 1927 году: 7 мая в кафе "Вольтер", в присутствии зафиксировавших этот вечер Л. Сейфуллиной и И. Эренбурга), то наше недоумение прозвучит уже в третий раз. Но, как бы там ни было, из всех упомянутых приездов Маяковского в Париж последний, в 1929 году, был, думается, самым невозможным для встречи с ним Цветаевой. На это у Марины Ивановны были свои, психологические причины, она вся была во власти поэмы о Перекопе: своего посмертного долга добровольчеству. Маяковского она не "разлюбила", но встреч с ним вряд ли в тот момент искала…
Она всерьез засела за "Перекоп" — вплоть до середины мая. Писала, по ее словам, так: справа лежала ее рабочая тетрадь, слева — записки Сергея Яковлевича, откуда в поэму перешли некоторые фразы почти буквально. Цветаева признавалась в своей безнадежной военной беспомощности и утверждала, что "писала вслепую, зная только чувства и ближайшие предметы".
Поэма получилась клочковатой, отрывистой; подобно "Царь-Девице", которая, по словам Пастернака, дана в прерванности, "Перекоп" представляет собой сменяющие друг друга картины, эпизоды, диалоги. Начало: главка "Вал". Чувства: измученность от безысходности, от солончаковой сухой сожженной земли, где происходит действие, вернее, "сиденьице" ("сидим в селе Щемиловке"). "Флаг над штабом. Рок над флагом". Обреченность витает в воздухе. Следующая маленькая главка: "Дневальный". Безымянный, бессонный
Рос — сийский человек! Один да на бугру — Не ем глазами — жру Русь.Следом — главка "Сирень" — она целиком посвящена Сергею Эфрону. Эпизод, в ней описанный, взят из его рассказа о поездке за провиантом в нищий городок, в тот момент — "ничей". Отказ за отказом; наконец, в последнем дворе поручик на коне получает от молодой девушки "посильный дар": ветку сирени, — и эту ветку он, "даже не оборотясь", скармливает коню… Дело, однако, не в документальности сего эпизода. Здесь, как мы уже говорили раньше, Цветаева ставит мужу прижизненный памятник, создает художественный образ благородного рыцаря. Он, как и Георгий ее стихов 1921 года, — горделивый и кроткий всадник. Но сейчас поэт с еще большей силой выявляет в нем роковую разъятость, раздвоенность ("тот" и "этот" Сергей Яковлевич). Вот его портрет:
С лицом Андреевым — Остап, С душой бойца — Андрей. Каб сказ — Егорьем назвала б, Быль — назову Сергей. Так и останутся — сторон Спор — порастет травой! — Звездоочитый чертогом, Такой же верховой… Так и останутся — раздор В чертополохе — цел! — Звездоочитый чертобор, Такой же офицер…"Сторо'н спор — порастет травой". Это знает поэт. Этого никогда не понял и не принял "вечный доброволец", который вот уже несколько лет поглощен новым "спором" — притом уже на другой стороне…
Череда последующих главок-эпизодов: белый генерал Брусилов, переметнувшийся на сторону врага, посеявший сомнения в некоторых душах, — и вот уже "перебежчики", поверившие, что их ждет.
Моя-Васькина-твоя — Власть товарищеская!И другие, додумавшиеся до самой простой и самой неотразимой правды: нельзя, чтоб свои на своих шли!
Бу'де, ваты В роток набрав, Брат на брата! — Ребята! Пра — а - ав!Калейдоскоп дальнейших эпизодов: приезд Врангеля — канун наступления — "последний чай" — нетерпение последних часов:
…Костровый чад Махровый чад ……………. Последний пай Последний чай Последний хор Последний сон.И — выход: в ночь, в дичь, в тьму, — затаив дыхание, втянувши "бока, чтоб не дышали"… И внезапно — этот эпизод едва ли не лучший в поэме, — встреча с "конной сотней":
И — лошадь захохотала! Ржет — кожу дерут! Продаст, Тварь! Задранного оскала — Кость. Всадника ругань. Пласт Кнута. Заглотнула сотню Тьма. — Всё. — И опять как в трюм. Хорош ветерочек шлет нам Русь: встречный — относит шум.