Шрифт:
Второго марта она прочитала в "Последних новостях" отзыв Г. Адамовича о стихотворении "Дом" и об окончании статьи "Искусство при свете совести" ("Современные записки", N 51) и нашла его "милостивым". Адамович писал, что из статьи читатель не получит сведений "ни об искусстве, ни о совести, ни об искусстве при свете совести… Но кое-какие сведения о самой Цветаевой, кое-какие данные для постижения ее щедрой и капризной натуры получит. Цветаева принадлежит к тем авторам, которые только о себе и могут писать". Ничуть, по-видимому, не обиженная, Цветаева отправила 31 марта Адамовичу письмо, в котором просила выручить ее: предварить ее выступление на вечере несколькими словами о советской поэзии. Письмо это свидетельствует о том, что по-человечески Адамович не был врагом Марины Ивановны, а только литературным оппонентом…
Двадцать седьмого марта Цветаева занесла в рабочую тетрадь: "Необходимо сократить и кончить Оду пешему ходу". Вот как работала она, например, над строфой, где хотела передать презрение пешехода к едущему в автомобиле, его удовлетворенный взгляд на лопнувшую шину:
Сей ухмыл в пол-аршина, Просто — шире лица: Пешехода на шину Взгляд — что лопается.До этого шли муки поисков. "Что в этом взгляде: 1) торжество над врагом, — размышляет Цветаева. — 2) Без параллели: чистая радость…
3) Никакая картина так не обрадует… Удовлетворенность, злорадство.
4) Без подобия — описание взгляда". Вот несколько подобий:
Так жених на дивчину Не осклабит лица — — Жениха на дивчину, На червонцы — скупца — — Так знаток на картину Не осклабит лица Жениха — на дивчину, На раздолье — косца — — Так на первого сына Не осклабишь лица — — Так солдат на дивчину Не осклабит лица Полководца — с вершины, Альпиниста Государя — с крыльца Олигархаи т. д.
Еще отрывок, над которым Цветаева потрудилась изрядно, однако безрезультатно, так как он ни в каком виде не вошел в окончательный текст. Проследим за ходом ее работы:
Виды — требуют ока, Дали требуют — ног. Беды требуют — сердца, Дали требуют — ног.Затем следует множество вариантов строфы, обличающей "сидячих" (в противоположность "ходячим") — пресыщенных, тупых, праздных, равнодушных:
А не сиднем, как в драме Дипломат сквозь монокль, Нет, ногами: трудами — — А не сиднем, как сытый Биржевик сквозь бинокль Смотрит смерть Маргариты — — А не сытый, не мерзкий Тунеядец, в монокль На Джульеттино сердце А не сиднем, как грузный Тунеядец — в бинокль На лежащую Дузе — — А не сиднем, как сальный Тунеядец — в бинокль На Джульеттину спальню — — А не сиднем — завзятый Театрал сквозь монокль На конец Травиаты — Виды требуют — ног!Из более чем десяти вариантов не подошел ни один, и строфа не состоялась; по-видимому, "театральные" ассоциации ослабляли стих…
Работа над последней строфой: "Внук мой! отпрыск мой! мускул, Посрамивший Аид! Чтобы в царстве моллюсков — На своих на двоих!" — тоже потребовала большого труда: "Смысл: побег (рост), завязь, росток, лист — моя кровь, моя плоть, род мой, слепок мой, второй я…
Разобрать либо: дух мой, т. е. то же, как и мускул — моя принадлежность: моя кровь и т. д. Либо: преемник, ученик, последователь, кто он — мне?
Клок мой (меня) Часть меня Кусок Луч мой Сколок Плод костяк след мой сплав мой моя работа: труд мой моя костьЛибо:
бессмертье жизни век мой победа, триумф надежда".Таков был этот каторжный и счастливый труд поэта…
Весна принесла Марине Ивановне "оживление"; в какой-то мере повторилось событие десятилетней давности.
Подобно тому как в апреле 1923 года она прочла вдумчивый и толковый отзыв об ее стихах А. В. Бахраха, вдохновивший ее на целый поток писем и на стихи к нему, так и теперь она получила письмо из Эстонии от двадцатишестилетнего поэта и критика Ю. П. Иваска, — письмо, вернее, пространный разбор ее творчества, который автор посылал на суд поэта.