Шрифт:
— Федор, едем домой. Здесь в самом деле скоро снова будет полиция. Ты перепугал полгорода.
— А ежели не поеду? — спокойно, без всякой издевки спросил Федор. — С ним вот укатишь, матушка? И полюбовница его стриженая тебе не в помеху будет? Посмотри, вон она стоит… Красивая, мне даже спьяну видать, что хороша… Эй, вы, черти, что примолкли-то?! Ну-ка, сюда все! Да громче играйте-то, пристали, что ль? Скоро уж отдых вам будет, а пока…
Он, шатаясь, подошел вплотную к Софье, и та отвернулась от Владимира. Посмотрев на Мартемьянова, устало проговорила:
— Федор, ты простудишься насмерть. Сколько ты уже так сидишь?
Черменский только сейчас заметил, что поверх обычной полотняной рубахи, залитой вином и порванной от ворота почти до пупа, на Мартемьянове ничего не надето. Но тот лишь мотнул лохматой головой и качнулся к Софье так, что ее обожгло пахнущим перегаром и солеными огурцами дыханием, а черные сумасшедшие глаза оказались совсем близко.
— Ништо… Не барских кровей небось. Эй, вы там! Конокрады! Ну, спойте напоследок-то, и леший с вами, поеду я! Давайте! «Очи черные»!
Цыгане переглянулись. Взяли гитары наперевес, как один одарили Софью смущенными улыбками и выпихнули вперед сердитую, кутающуюся в шаль Стешку. Та огрызнулась на них по-своему, посмотрев на Софью, пожала плечами и гортанно, низко взяла:
— О-о-очи черныя-я-я…
Мартемьянов искоса взглянул на нее. Поймал цыганку за руку, осторожно привлек к себе и неожиданно подтянул ей хриплым, сорванным, но довольно верным басом:
Очи черные, очи страстные, Очи жгучие и прекрасные! Как люблю я вас, как боюсь я вас, Знать, увидел вас я в недобрый час!Владимир смотрел на Софью. Рядом с ним стояла Ирэн, он чувствовал ее острый, внимательный взгляд, где-то на задворках сознания понимал, что ситуация сложилась отвратительная, — и все же не мог отвернуться от смуглого, тонкого, чуть побледневшего лица, от зеленых глаз, наблюдавших за пьяным Федором без отвращения, без гнева, с едва заметной грустью. А тот, в упор уставившись на нее шальными от водки глазами, машинально стирал кулаком со лба кровь и уже не пел, а просто хрипло говорил вслед за цыганкой под переборы гитар:
Часто снятся мне в полуночной тьме Очи черные, непокорные, А проснулся я — ночь кругом темна, И здесь некому пожалеть меня… Не видал бы вас, не страдал бы так, Я бы прожил жизнь улыбаючись, Вы сгубили меня, очи черные, Унесли навек мое счастие…Наконец песня кончилась. Стешка улыбнулась, поклонилась Мартемьянову (тот серьезно ответил тем же) и, подойдя к Софье, шепотом сказала:
— Ты, матушка, забирай его поскорее, покуда буйствовать опять не ударился, сейчас самое время…
Она кивнула. И, подойдя к Федору, спокойно, но решительно взяла его за плечо.
— Ты весь дрожишь. Едем. Прошу тебя.
— Вот скажи, что любишь меня, — и поеду, — опустив глаза, хрипло произнес он сквозь зубы. — В тот же миг поеду. Вот так скажи, чтоб и барин твой слышал, и девка его стриженая.
— Я люблю тебя, — медленно, раздельно, словно втолковывая что-то ребенку, проговорила Софья. Глаза ее были полны слез, и одна уже бежала по щеке. — Едем.
— Поцелуй, не то не поверю, — по-прежнему глядя в пол, потребовал Мартемьянов. Софья молча, приподнявшись на цыпочках, обняла его за шею, коснулась губами щеки.
— Не сюда!
Сграбастав Софью в охапку и качнувшись при этом так, что они вдвоем чуть не грохнулись на пол, Федор сам поцеловал ее в испуганно открывшиеся губы. Софья осторожно, но настойчиво высвободилась. Владимир видел, как дрожат ее руки и покрывается красными пятнами лицо.
— Едем, Федор. — Отвернувшись, она быстро пошла к дверям.
Мартемьянов пожал плечами и тронулся было за ней — но на полпути остановился, глянул на Черменского — и неожиданно усмехнулся, сверкнув белыми крупными зубами:
— Ведь моя все ж взяла, твое благородие, а?
В ту же секунду Владимира сорвало с места. Миг — и зал наполнился звоном стекла, треском ломающихся стульев, отчаянными воплями цыганок и мужской головокружительной руганью: Черменский и Мартемьянов покатились по полу, яростно молотя друг друга и опрокидывая все, что каким-то чудом еще держалось на своих местах. Затрещав, полетела на пол вместе с карнизом уцелевшая занавеска, двое цыган, схватив гитары, вспрыгнули на столы, цыганки бросились по углам.