— Это давнишняя записка… Еще в девичью пору, — еле слышно сказала Диляфруз.

— А кто писал?

— Салах…

— Ты можешь это доказать? С. — еще не значит Салах. Это может быть и Садри, и Степан, и Салим…

— Юматша! — обиженно воскликнула Диляфруз. — Что за допрос? Ты меня унижаешь! Я ни в чем не виновата! — И она зарыдала, закрыв ладонями лицо.

Игра перешла границы. Юматша уже раскаивался, что затеял шутливый допрос, принятый Диляфруз так болезненно. Он принялся успокаивать жену, вытирая ей слезы платком.

— Диля, я уже тебе говорил… Я не страдаю глупой, необоснованной ревностью. Я сразу понял, что это старая записка, и решил подшутить над тобой. Ну, прости, пожалуйста. Неужели ты всерьез поверила? Я был бы непроходимо глуп, если бы стал попрекать тебя записками, полученными еще в девичьи годы. Еще раз прости, но мне почему-то кажется… я сам не могу объяснить почему… Кажется, что между этой запиской и той, которая осталась после твоей сестры Дильбар-ханум, есть какая-то связь. Ты вправе спросить: какая? Самая пустяковая. Вот эта буква «С». Только и всего. В посмертной записке твоей сестры — тоже «С». Ну, помоги мне понять — есть ли тут какая-либо связь?..

Диляфруз была поражена. Она и сама давно испытывала угрызения совести, что не была до конца искренна перед мужем, но не знала, как открыться в этом. А теперь ей тем более не хотелось бы впутывать в дело Саматова, который и без того сплетничает и клевещет. Но никуда не денешься, надо быть откровенной.

И Диляфруз призналась: да, она познакомила Саматова со своей сестрой, они вместе бывали у нее. Навещал ли Саматов Дильбар-ханум в больнице после того, как она согласилась оперироваться у Мансура? Да, навестил однажды. О чем говорили они — Диляфруз затрудняется сказать, так как не спрашивала сестру. Но именно после этого посещения Дильбар засомневалась в Мансуре как в хирурге. Правда, она пересилила это сомнение и все же решила довериться Мансуру.

Юматша слушал эту исповедь, курил, смотрел в темное окно. Притихшая Диляфруз уже не плакала, сидела, сжавшись в углу дивана. На лице — горе и страдание. Она боялась, что теперь Юматша за скрытность разлюбит ее и она на всю жизнь останется несчастной.

Но муж больше не попрекнул ее ни одним словом, и разговора на эту тему больше не возобновлял ни в этот вечер, ни после.

Проходили дни. Диляфруз начала успокаиваться после пережитой неприятности. Но вот сегодня Юматша, вернувшись с работы, рассказал жене новость, которая — уже по другому поводу — опять не на шутку взволновала Диляфруз.

Юматша случайно встретил на улице знакомого врача, работающего в железнодорожной больнице. Он рассказал, что в прошлое воскресенье был на домашней вечеринке у знакомых. Там встретил и Фазылджана Янгуру с… Гульшагидой.

— Должно быть, случайно очутились вместе, — перебила мужа Диляфруз. — Гульшагиду позвали, а она не знала, что Янгура тоже приглашен.

— Этого я не могу сказать, — продолжал Юматша. — Но слушай, что было дальше. Когда подвыпили, один из гостей, то ли под влиянием винных паров, то ли для того, чтобы испытать Гульшагиду, поднял тост «за счастье молодых», имея в виду Гульшагиду и Янгуру. Все встали. Гульшагида с негодованием потребовала от Янгуры объяснения. Тот отговорился: дескать, пусть шутка принесет счастье. И разгневанная Гульшагида покинула вечеринку…

Диляфруз, не дав ему договорить, испуганно спросила:

— Ты и Мансуру-абы рассказал об этом?!

— Собирался…

— Ради бога не делай этого! — воскликнула Диляфруз. — Если Гульшагида найдет нужным, она сама расскажет Мансуру. Ах, Юматша, Юматша, какой ты бываешь глупый!..

— И в самом деле — чуть не свалял дурака, — признался Юматша. — Вот накосил бы сена дугой… — Он обнял жену: — Умница ты мой, золотая!..

В ближайший выходной день Юматша постучался в дверь квартиры Саматова.

— О-о, вот нежданный гость! — встретил его возгласом Саматов, но на лице у него было недоумение. — Проходите, пожалуйста, садитесь, — продолжал он, стараясь не выдать тревогу.

Юматша снял пальто, шапку, сел, держа между ног увесистую палку.

Жилье Саматова было в таком беспорядке, какой могут терпеть только люди, ведущие легкомысленный образ жизни: на столе — неубранные объедки, немытые тарелки, окурки; на полу — мусор; на стульях разбросана одежда хозяина. Сам Салах в майке и трусах.

— Милости просим! — говорил он, словно боясь молчания. Достал откуда-то из-за дивана начатую бутылку коньяку, изрезал на ломтики половинку лимона. — Пожалуйста! — Он первый поднял рюмку. — За ваше здоровье!

Юматша не заставил упрашивать себя, выпил. Но когда Салах начал наливать по второй, отодвинул свою рюмку.

— Я пришел, Салах, для того, чтобы объясниться по-мужски, напрямик, — начал он, зажигая папироску. — Конечно, можно было явиться к вам на работу и объясниться официально. Но с глазу на глаз, по-моему, для вас же лучше.