Курс лечения состоит из утиного жаркого и жареной баранины. Потом мы приканчиваем еще одну бутылочку бургундского и отправляемся на боковую. Поезд «Гренобль — Париж» отходит в десять утра — стало быть, отсюда мне надо выехать в восемь.

Просыпаюсь на заре и чувствую, что дело швах. Меня знобит, во рту горечь, глаза слезятся — все признаки болезни. Это еще с чего? До сих пор я болел всего дважды: корью в возрасте восьми лет и воспалением легких в прошлом году в результате незапланированного купания.

Щупаю пульс — он колотится, как ненормальный. Собравшись с силами, встаю и чувствую, что меня шатает. Голова кружится так, что приходится вернуться в постель. Тем не менее вы-то знаете, что между неженкой и мной такая же разница, как между быком и родинкой на левой ягодице вашей супруги. Вспоминаю, что спальня Дюбона рядом с моей, и что есть мочи колочу в стену. В ответ раздается такое ворчание, будто я разбудил льва.

— Что случилось? — наконец рычит Дюбон.

— Это я. Можешь зайти?

Через мгновение он возникает в дверях — в белой пижаме, расписанной лиловыми листьями. Попадись он в таком виде на глаза антрепренеру «Комеди Франсез» — и ангажемент на ближайший сезон ему обеспечен.

— Чего тебе? — без особой нежности в голосе осведомляется он. — Если захотелось с утра позабавиться — вызови горничную. Меня лично такие развлечения в твоем обществе как-то не прельщают.

— Ты что, дубина, не видишь, что я смертельно болен? — прерываю я его излияния. — Кроме шуток.

Он смотрит на меня и понимает, что я серьезно. Без звука кладет руку мне на лоб, потом заставляет открыть пасть.

— М-да-а, — озабоченно цедит он, завершив осмотр. — Температурка еще та. А уж глотку хоть в музее выставляй — серо-зеленая. Похоже, ты подхватил какую-то дрянь. Надо вызвать врача.

— Придется, — соглашаюсь я, а внутри у меня все прямо переворачивается от мысли, что подумает босс. Наверняка ведь старая перечница решит, что я симулирую, — нашел предлог, чтобы не возвращаться.

— Я ему позвоню, — обещает Дюбон. — Уж мне-то он поверит. К тому же можно будет послать ему справку от врача. С диагнозом. А если он такой скептик, так не слабо ему приехать и самолично на тебя полюбоваться. Лучше один раз увидеть…

С этими словами он исчезает. Состояние у меня — не приведи Господь. Ощущение такое, будто в брюхо засунули горящую печку. Я буквально полыхаю, глаза слипаются, а что касается языка — такое впечатление, будто вместо него у меня во рту надувной матрац. Так паршиво, что начинаю всерьез беспокоиться: не отдать бы ненароком концы. И что пугает больше всего, так это внезапность: ведь еще полчаса тому назад я был абсолютно здоров!

Мне кажется, что мучения мои длятся уже целую вечность, но вот дверь, наконец, открывается и впускает Дюбона в сопровождении маленького старичка. На дедушке столько морщин, что больше всего он похож на многократно чиненный аккордеон.

Я замечаю, что мой приятель успел сменить свою парадную пижаму на более скромное одеяние.

— Вот доктор, — почтительно представляет он своего спутника.

Старикашка извлекает из допотопного саквояжа целый арсенал и приступает к процедуре, по сравнению с которой китайские пытки кажутся мне верхом гуманности.

— Аппендицит, — выносит он наконец свой вердикт. — Впрочем, посмотрим, что скажут анализы. Если диагноз подтвердится — придется перевозить вас в клинику, в Гренобль.

Ничего себе — вот так возьмут тебя и ни за что ни про что вскроют брюхо!

Врач выписывает рецепты, длинные, как меню в хорошем ресторане, и собирается уходить.

— Доктор, — проникновенно говорит Дюбон, — господин состоит на государственной службе и должен был приступить к работе сегодня вечером. Можете вы выдать ему свидетельство о болезни?

— Конечно, конечно, — спохватывается божий одуванчик. Пишет нужную бумагу и прощается до вечера.

— Ну и идиоты эти врачи, — ухмыляется Дюбон, когда старик уходит. Потом извлекает из кармана маленький флакон. — Ну-ка, глотни хорошенько.

— Это еще что? — удивляюсь я.

— Черт возьми! Пей, тебе говорят!

Прикладываюсь к флакону и делаю основательный глоток. М-да! Вкус, как говорится, специфический. Такое ощущение, будто печень у меня вывернули на сковородку. Однако боль, как по волшебству, успокаивается, и я чувствую, как все мои внутренние органы, будто по мановению руки, приходят в норму.